Последний час надежды
Шрифт:
Звон, хруст, брызги радужной пыли.
Мир сгустился и стал однозначным, скучным и привычным.
— Я вернусь, когда бокал будет целым, — Ники отпустила мой локоть и сделала шаг назад. Я потянулся, машинально, к ней руками, она отстранилась — словно мои прикосновения были отвратительны. Отступила ещё на шаг.
— Что если…
— Я вернусь, когда бокал будет целым, — повторила она резко. Я не удивился бы, если за стеклом в ответ ударила бы молния. — «Если» не будет, Брюс.
Она отвернулась, быстро подошла к двери и скрылась за ней.
Потемнело. Я оглянулся — за окном по-прежнему был ясный, солнечный день, солнца едва-едва начало склоняться. Но в комнате стало сумрачно и пустынно.
— Ники! — позвал я. Тишина давила, шёпот фонтана стал насмешкой. Хотелось зажать уши, но я ожидал её голоса.
Я вновь позвал, хотел крикнуть, но не получилось. Всё равно ответа бы не было. Я подошёл к двери, к той, в которую она ушла и взялся за ручку.
Наверное, я стоял так целый час. Слишком часто в последнее время ожидание исполнялось, но не так, как хотелось. Что будет по ту сторону? Кто там будет?
Я вслушивался, но слышал только неровное, спотыкающееся биение собственного сердца, пульсацию в ушах, свист дыхания.
Я обернулся. Бокал так и лежал лужицей стеклянных брызг. Они не высохнут, отчего-то подумалось. Никогда не высохнут.
Когда бокал будет целым. Вздор, как я это сделаю? Я же не умею двигать взглядом предметы, не смогу собрать и склеить его. Я смотрел на осколки и время от времени всплывала другая картина — её рука, сжатая в кровавый кулак и краем глаза — её лицо, спокойное, ни следа боли, ни следа страха, ни проблеска удивления.
Я отправился к другой двери, чуть не у самой стены, я боялся даже краем глаза посмотреть на бокал. На хрустальные брызги.
Взялся за ручку… и страх отпустил. Словно меня отпускали. Я повернул ручку, потянул…
Дверь вела не в прихожую. Дверь вела прямо в коридор, на этаж, я ощутил стерильный запах покрытия под ногами, озонированную свежесть, вечный запах отеля. Но ни звука, ни признака живого человеческого существа. Отель вымер. Да его и не могло быть с той стороны.
Я с грохотом прикрыл дверь. Поддавшись неясному чувству, открыл вновь. Признаться, я не очень удивился, когда по ту сторону увидел свою комнатку в общежитии. В том самом виде, в котором бросил. Окно приоткрыто, сквозь него влетело несколько листьев.
Я почувствовал, что ноги слабеют. С силой закрыл дверь, уселся на пол, прижался к двери спиной и прикрыл глаза.
Но не получалось ни заснуть, ни проснуться.
Меня действительно отпускали. Я не сомневался, что выйду именно туда, куда ведёт дверь. Я не стал открывать её повторно, мне хватило двух раз. Я несколько раз подходил к фонтану, ловил губами ледяную воду, но она не прогоняла жажду.
Когда бокал станет целым. Это невозможно. Ники ненавидит это слово, она запретила мне его говорить. Странно, но вот впервые за много дней я произнёс его мысленно — до того оно и на ум не шло. Я встал туда, где стоял. Где мы оба стояли. Мне чудились алые россыпи под ногами, я помнил и вид, и запах крови. Тщетно пытался поймать его потом, да и не мог, бокал был целым, он никогда не ломался.
Я бросил его вот так. Я представил, вспомнил его полёт. Видел, как бокал чуть отклоняется в сторону, не то сквозняк, не то ещё что-то, в этом мире ничто не происходит так, как написано в книгах. Он летел. Ударился о медный наконечник и взорвался.
Хотелось пить. Хотелось есть. Я старался не смотреть на часы, не смотреть в окно. Тишина поглотила и время, и пространство, я изгонял все мысли. И видел только кровавый кулак, брызги на полу, полёт, слышал звон и жалобный хруст.
В один момент я представил себе полёт так сильно, что увидел его, словно воочию, как в тот раз. Бокал рассыпался на сотни крупинок, и они улеглись лужицей. Мир уплотнился, как и в тот раз.
Я смотрел на пол рядом с фонтаном и не сразу мог понять, что там не так.
Хрустальная лужица легла по-иному.
Я не сразу поверил. Поверишь тут, ведь столько всего было так, как не может быть. Но лужица легла по-другому. Это так. В тот раз — когда? где? — она дотянулась щупальцем до ближайшего кресла. А сейчас щупальцев не было, был почти идеальный круг.
Я вернулся в то место. Я не сразу понял, что это и почему. Но если можно что-то сделать с осколками, то…
Я представлял и вспоминал, с упорством обречённого, дверь манила меня, прошлое кричало «невозможно! не бывает!» — и крики приходилось глушить усилием воли.
Снова полёт. Снова каскад брызг. Снова лужица на полу.
Снова другая.
Сколько прошло времени, я не знал. Несколько часов, а может быть и суток, кто знает. Я сбился со счёта, сколько раз я «разбивал бокал по-новому». И не вполне понимаю, не сразу понял, что именно и как именно менялось.
Я видел, что бокал чуть отклонялся. Сквозняк, чуть другое мускульное усилие, что-то ещё — он летел иначе, и, хотя повторно разбивался, но полёт был другим.
Я не мог управлять полётом. Но я мог видеть их множество.
С какого-то момента я начал осознавать, что ещё до завершения последней параболы вижу, куда именно ударится бокал. Это ощущение было сильным, оно захватывало и давало чувство предвидения, то, которое шло по пятам все последние недели.
Бокал мог уцелеть только в одном случае: если бы он избежал свидания с наконечником.
Он избежал его внезапно, где-то посреди бесконечности полётов.
Всплеск — бокал ударился о плоскость крохотного озерца — недовольный всхлип и сосуд мягко погрузился, звонко ударившись дном.
Я не сразу решился подойти и посмотреть. Перед глазами стояли сотни или миллионы предыдущих полётов. Сотни хрустальных лужиц. На этот раз лужицы не было.
Я вынул бокал трясущимися руками и едва не упустил. Бокал обжигал холодом студёной воды, и я выплеснул добрую половину себе в лицо.
Это подействовало, руки перестали трястись. И я заметил, что Ники стоит рядом. На расстоянии пары шагов — стоит, смотрит и улыбается.
— Можно? — она протянула руку и я протянул бокал. Она приняла его, медленно поднесла к губам, выпила (я содрогнулся, а её лицо ничего не отразило), отвела бокал от губ и… разжала пальцы.