Последний час надежды
Шрифт:
— Мама?
Голос раздаётся из моих губ, но это не я, не мой голос. Тут я понял, что не могу управлять телом, в котором оказался, могу только слышать и видеть всё то, что видит и слышит обладатель тела.
Мы/он побежал к двери. Привстал на цыпочки, чтобы дотянуться за ручки.
Это ребёнок!
Удар грома прямо за окном. Ослепительный бледный свет проносится волной по комнате, я/он приседает, прижимается с криком к полу.
Не он. Она. Девочка смотрит на окно — там, по ту сторону, бушует гроза, и молнии ударяют — то ближе, то дальше.
Вазочка на подоконнике. В ней букетик — я сразу же узнаю жасмин. И вижу, что букетик отбрасывает три тени. От каждой вспышки молнии — три тени, они ложатся в разные стороны. Это так завораживает её, что она подходит ближе. Молнии бьют каскадом, и три тени дрожат на подоконнике. Они похожи на лапы — на мохнатые, мягкие кошачьи лапки. Она протягивает руку, берёт один из цветков. В свете следующей вспышки она видит: и её рука теперь отбрасывает три тени. Это так смешно!
Молния вновь ударяет рядом — стёкла содрогаются, мертвенный свет вновь затопляет комнату. И она видит, как меняется всё в этом свете. Улыбки кукол и медведя становятся хищным оскалом. Что-то бесформенное и тёмное ворочается в стенном шкафу — вспышка выхватывает мохнатый, шевелящийся бок. Свисающие с потолка гирлянды превращаются в щупальца — они пытаются дотянуться до неё/нас, но не могут. Пока что не могут.
Я ощущаю её ужас, как горячую, обжигающую волну.
— Мама!!
Она бросается к двери, повисает на ручке, дверь распахивается. Но за ни не привычный ей коридор, а сырой, пахнущий плесенью проход. Она кидается по нему, а позади — снова вспышка, и чудятся звуки — кто-то выбирается, вылезает из шкафа.
— Мама!
За поворотом — дверь. Приоткрытая. Она пулей вбегает туда. Здесь гостиная, здесь всегда горит камин — по ночам. Но сейчас нет огня, нет жизни, и тени собираются во всех углах, они ищут её, ищут…
Она бросается в угол комнаты — за портьеру. Сжимается в комочек там и ждёт, стуча зубами. Слышит мягкие шаги. Только не закричать, если закричать, оно найдёт её, сразу же найдёт…
Темнота.
— Ники? Ники, милая моя, что ты тут делаешь?
Мама. Тепло её рук, родной, безопасный домашний запах… мама!
— Ма…ма… — удаётся проговорить ей. — Где ты б-б-была? Где все?
Та самая гостиная. Потрескивают поленья в камине. Тёплый, рассеянный свет. Каждая мелочь знакома, каждая трещинка в полу, пылинка на стенах. Портреты смотрят дружелюбно и снисходительно.
— Здесь и была, — удивляется мама, — как ты сюда забралась? Идём, милая, ещё ночь.
Ноги не слушаются. Мама понимает это по-другому.
— Хорошо, принцесса, — она смеётся и поднимает дочь на руки. Мама сильная! — Идём, идём. Тебе что-то приснилось?
— Гроза, мама, — зубы уже не стучат. — Там гроза.
Мама заходит в её комнату, подходит к окну. За окном — ясная, лунная ночь. Луна почти в зените — белая, холодная. За окном — парк, видны качели и бассейн. Всё, как и должно быть — но где же гроза? Где дождь?
— Я видела грозу, мама, и букетик там, на окне…
Вазочка стоит там же, где была. Но в ней нет воды и нет жасмина.
— Милая, тебе всё это приснилось. Ложись. Я посижу с тобой.
— Мама, я видела грозу!
— Тихо, тихо, — она улыбается, укладывает меня/её в постель. — Что это у тебя?
Она мягко разжимает правый кулачок. Веточка жасмина. Смятая, но всё ещё пахнет — чудесный, сладкий запах.
— Откуда это у тебя? — удивляется мама. Ей рассказывают, взахлёб, со слезами, но мама не верит. Взрослые вообще не верят, что в шкафу может кто-то жить. Они никогда не видят щупальцев, не умеют говорить с игрушками. Мама — самый добрый и понятливый взрослый, но она тоже не умеет. Ничего не умеет.
Мама молча встаёт, берёт измятую веточку, ставит в ту самую вазочку и наливает воды — из графина. Ставит вазочку на столик, у изголовья.
— Спи, Ники, — голос её выдаёт тревогу. Раньше её дочь не рассказывала таких историй, с такими подробностями.
Спи…
Ники засыпает. И снова видит во сне грозу, букетик и три тени. Просыпается с криком — и мама снова рядом, обеспокоенная. Долго-долго держит на руках свою принцессу.
Больше её ничто не тревожит во сне. Даже если за окном гроза.
Брюс, отель «Мажестик», 1 июля 2010 года, 4:30
Я выпал из сна, если это был сон. Ники лежала рядом, положив голову мне на грудь. Вероятно, она ощутила, что я очнулся — приподняла голову, посмотрела мне в глаза, улыбнулась.
Дождь постукивает. Едва слышно, а может, это просто воображение.
— Что это было?
— Я показала тебе, Брюс. Ты спрашивал, почему буря, гроза и жасмин.
Я прикрыл глаза. Видения не проходили, и самым странным было ощущать то, что ощущала маленькая девочка. Такие яркие, мощные чувства — они не проходили.
— Поэтому жасмин?
Она кивнула, прижалась к моей груди правой щекой.
— Ты потом рассказала всё своей маме?
— Она не поверила. Никто не поверил. Она так и не поняла, откуда я взяла жасмин. Я тогда жутко на неё обиделась, неделю с ней не разговаривала.
— Ты больше не видела три тени?
«Нет, долго не видела».
— Что-то важное случилось, когда снова увидела?
Она вновь приподняла голову, улыбнулась.
— Да, Брюс. Я начала видеть. То, что другие не видели. А потом меня нашли.
— Кто нашёл?
— Мои настоящие родители.
— Настоящие?
— Да, Брюс, настоящие.
Я вновь прикрыл глаза. Догадки, мысли, предположения… я понял, почему Ники так не любит мои вопросы. Потому что…
«Кто спрашивает, тот не готов слушать».
Не её голос. Это цитата, я прочёл этот афоризм в какой-то книге.
«Да, Брюс, правильно».
— Твои родители, Ники, которые здесь…
— Это другие люди, Брюс. Они считают меня дочерью, но это другие люди.
— У них была и настоящая дочь?