Последний человек

Шелли Мэри

Такие размышления стали для нас обычными; однако мы не оставляли наших ежедневных дел и даже строили планы на многие годы вперед. Не было голоса, чтобы сказать нам: остановитесь! Когда вследствие общения с другими странами их беды ощущались также и нами, мы принимали меры: собирали по подписке средства в помощь переселенцам и купцам, разорившимся из-за упадка торговли. Английский характер проявил себя в полной мере; как всегда, он сопротивлялся злу и твердо стоял у бреши, которую занемогшая природа позволила хаосу и смерти пробить в ее защитных укреплениях.

В начале лета мы стали понимать, что бедствия, происходившие в отдаленных от нас странах, были более грозными, чем предполагалось. Город Кито¹⁸⁶ разрушило землетрясение. На Мексику обрушились сразу и ураган, и чума, и голод. На западе Европы появилось множество иммигрантов; тысячи их принял и наш остров. Тем временем в протекторы был избран Райленд. Он всячески добивался этой должности, чтобы все свои силы направить на уничтожение в нашем обществе привилегированных классов.

Все, что он задумал, было прервано новыми событиями. Среди вновь прибывших чужеземцев оказалось множество неимущих. Перед их возраставшим числом обычная благотворительность вскоре стала совершенно недостаточной. Торговля приходила в упадок. Прекратился обмен товарами между нами и Америкой, Индией, Египтом и Грецией. Привычное течение жизни было нарушено. Протектор со своими сторонниками пытался скрывать это. Тщетно назначал он время для обсуждения новых законов, касавшихся наследственных титулов и привилегий; тщетно пытался представить нам все беды как частные и временные. Эти беды живо задевали столь многих, благодаря торговым связям так близко касались всех слоев общества, что неизбежно становились главным для страны вопросом, на который прежде всего надлежало обратить внимание.

Возможно ли, с изумлением и ужасом спрашивали мы друг друга, чтобы целые страны оказались опустошенными, целые народы — стертыми с лица земли стихийными бедствиями? Огромным городам Америки, плодородным равнинам Индостана, многолюдному Китаю грозило полное опустошение. Там, где недавно ради выгоды или удовольствия собиралось множество людей, теперь раздавались лишь горестные вопли. Воздух был отравлен, каждое человеческое существо вдыхало смерть — даже юное и здоровое, полное надежд. Мы вспомнили чуму 1348 года, когда, как было подсчитано, вымерла треть всего человечества. Сейчас эпидемия еще не коснулась Западной Европы. Будет ли так всегда?

О да, будет! Соотечественники, отбросьте страх! На девственных просторах Америки немало губительных сил, что ж дивиться, если среди них оказалась и чума! С древних времен она — уроженка Востока, сестра урагана, землетрясения и самума¹⁸⁸. Это дитя солнца и тропического зноя не выживет в нашем климате. Она пьет темную кровь жителя юга, но не вкушает крови бледнолицего кельта. Если окажется случайно среди нас пораженный ею азиат, она умрет вместе с ним, не причинив вреда нам. Будем же оплакивать наших братьев, хотя никогда не испытаем их бедствий. Будем оплакивать детей земных садов и помогать им. Еще недавно мы завидовали им, их благоуханным рощам, плодородным долинам и всем красотам. Но в нашей земной жизни всегда сочетаются крайности; вместе с розой растут шипы, коричное дерево сплетает свои ветви с деревом, напоенным ядом. Персия с ее златотканой парчой, мраморными дворцами и несметными богатствами сейчас являет собою гробницу. Шатер араба рухнул; его неоседланный конь роет копытом песок. Плач и стенания оглашают долину Кашмира; ее леса и луга, прохладные источники и сады, полные роз¹⁸⁹, осквернены смертью; в Черкесии и Грузии дух красоты плачет над гибелью главного своего храма — тела женщины.

Банкиры, купцы и промышленники, чье дело зависело от вывоза товаров, стали разоряться. Когда такие случаи единичны, они затрагивают лишь самих потерпевших; но, став столь частыми и принеся столь огромные убытки, они сотрясали всю страну. Семьи, привыкшие к богатству и роскоши, становились нищими. Даже долгое отсутствие войн, которым мы гордились, теперь вредило нам, ибо нечем было занять лишившихся работы и не было возможности послать избыточное население за рубеж. Иссякли даже возможности, которые давали колонии, ибо чума свирепствовала и в Новой Голландии¹⁹⁰, и на Вандиме-новой Земле¹⁹¹, и на мысе Доброй Надежды¹⁹². О, где то целительное средство, которое очистило бы занедужившую природу и вернуло земле ее прежнее здоровье!

Райленд в обычных обстоятельствах был человеком твердого ума и быстрых решений; однако и он растерялся перед массой бедствий, которые на нас обрушились. быть может, ему следовало ввести налог на землевладение и тем помочь негоциантам? Но для этого надо было расположить к себе главных землевладельцев, то есть знать, своего заклятого врага, а расположить ее он мог, только отказавшись от главной своей цели — уравнения, утвердив их в наследственных правах, словом, ради временного улучшения дел пожертвовать тем, что он считал необходимым для блага страны. Отказавшись от всех лелеемых им планов, сложив оружие, Райленд должен был ради ближайших целей поступиться своей конечной целью. В Виндзор он приехал, чтобы посоветоваться с нами. Его затруднения росли с каждым днем; корабли то и дело доставляли новых переселенцев; торговля замерла; толпы голодающих окружали дворец протектора; положение становилось серьезным. Пришлось решиться; знать получила все, что хотела, и поддержала законопроект, предлагавший взимать двадцать процентов со всех доходов, получаемых от аренды.

Это помогло восстановить спокойствие в столице и в других крупных городах, где перед тем царило отчаяние; и наше внимание вновь обратилось к бедствиям, отдаленным от нас, и к тому, что сулило будущее. Это было в августе, и, пока стояла жара, надежд на улучшение быть не могло. Эпидемия, напротив, усилилась, и к ней присоединился голод. Тысячи людей умирали неоплаканными, ибо не успевало еще остыть тело умершего, как смерть замыкала уста его близким.

Восемнадцатого

августа до Лондона дошла весть о появлении чумы во Франции и Италии. Сперва об этом говорили шепотом и никто не отваживался произнести вслух леденящие душу слова. Повстречав на улице приятеля, человек спешил пройти мимо и говорил только: «Вы уже знаете?» — а в ответ слышал: «Что же станется с нами?» Наконец весть появилась и в газетах. Заметка, помещенная на самом неприметном месте, гласила: «С сожалением должны сообщить, что в появлении чумы в Ливорно¹⁹³, Генуе и Марселе нельзя более сомневаться». К этому не прилагалось ни слова комментария; собственный страшный комментарий читатель добавил сам. Мы были подобны человеку, которому сказали, что его дом горит, а он бежит туда, все еще надеясь на какую-то ошибку, пока не повернет за угол и не увидит, что его кровля объята пламенем. Прежде до нас доходили лишь слухи; теперь все сообщалось в печати, ясно и неопровержимо. Набранные мелким шрифтом, эти вести тем сильнее бросались в глаза; казалось, будто они высечены железным пером, выжжены огнем и начертаны на облаках над всем миром.

Англичане, путешествовавшие за границей или постоянно там проживавшие, все, словно поток, устремились на родину, а с ними прибывали толпы итальянцев и испанцев. Наш маленький остров заполнился до предела. Вначале у переселенцев было большое количество наличных денег, но то, что расходовали, они не могли себе возместить. Летом, когда эпидемия усилилась, они не платили за жилье; денег с родины им уже не переводили. Нельзя было видеть толпы несчастных, гибнущих людей, недавних баловней судьбы, и не протянуть им руку помощи. Как в конце восемнадцатого столетия англичане гостеприимно открыли свои закрома для беженцев, изгнанных из родного края революцией, так и теперь они не отказывали в помощи жертвам еще более ужасного бедствия. У нас было немало друзей среди иноземцев; мы старались разыскать их и спасти от нищеты. Наш замок стал убежищем для несчастных. Его залы вместили очень многих. Доходы владельца, который всегда тратил их, как подсказывало ему великодушное сердце, требовали теперь большей бережливости, чтобы можно было помочь большему числу нуждающихся. Впрочем, нужда была не столько в деньгах, сколько в наиболее необходимых предметах. Тут помочь делу оказалось трудно. Обычный их источник — ввоз из-за границы — иссяк. Поэтому, чтобы прокормить тех, кого мы приютили, нам пришлось отдать под пашню и огороды цветники и парки. В стране уменьшилось поголовье скота, и спрос на мясо все возрастал. Даже бедные олени, наши рогатые питомцы, должны были погибнуть ради новых наших питомцев. Необходимые для такого хозяйства рабочие руки пополнялись из числа тех, кто оказался ненужным на фабриках, которых становилось все меньше.

Адриан не довольствовался тем, что мог сделать в собственных владениях. Он обращался к богатейшим людям страны; в парламенте он вносил предложения, которые едва ли приходились богачам по вкусу; однако невозможно было устоять перед красноречием, которое он расточал, призывая их к милосердию. Отдать сад под пашню, заметно сократить число лошадей, содержавшихся ради роскоши, было необходимостью, для владельцев весьма неприятной. Но к чести англичан будет сказано: хотя естественное нежелание и заставляло их медлить, когда страдания ближних сделались очевидными, все великодушно на них откликнулись. Те, кто был наиболее избалован роскошью, часто первыми с нею расставались. Как всегда бывает в обществе, это даже сделалось модой. Высокородные дамы стыдились пользоваться тем, что прежде считали необходимостью, и отказались от экипажей. Для немощных появились портшезы, как в старину, а также индийские паланкины; для знатных дам сделалось обычным появляться в обществе пешком. Обычным стало и для владельцев по-местий отказываться от них в пользу нуждавшихся, являться туда в сопровождении многочисленных бедняков, вырубать свой лес для постройки временных жилищ и делить парки и цветники на участки для неимущих семейств. А члены этих семейств, взяв в руки мотыгу, вскапывали землю. Пришлось наконец умерить жертвенный пыл и напомнить тем, чья щедрость становилась уже расточительством, что — если нынешнее положение не станет постоянным, чего едва ли можно было ожидать, — не следует заходить с этими переменами чересчур далеко; иначе трудно будет что-либо восстановить. Опыт показывал, что эпидемия через год или два прекратится, и хорошо бы, чтоб за это время мы не уничтожили лошадей наших лучших пород и не изменили до неузнаваемости красивейшие парки страны.

Если благотворительность могла пустить столь глубокие корни, значит, положение становилось действительно устрашающим. Эпидемия уже достигла южных областей Франции. Однако сельское хозяйство этой страны было столь многообразным, что перемещение населения из одной ее части в другую, а также приток переселенцев из других стран ощущались там меньше, чем у нас. Нараставшая паника причиняла больше вреда, нежели сама болезнь и сопутствовавшие ей явления.

Зиму мы приветствовали как нашего общего и самого искусного целителя. Почерневшие леса, вздувшиеся реки, вечерние туманы и утренние заморозки были встречены нами с благодарностью. Действие очищающего холода сказалось немедленно: число умерших, которое сообщалось нам из-за границы, уменьшалось с каждой неделей. Многие из приезжих покинули нас; те, чьи родные места находились далеко на юге, охотно спешили прочь от нашей северной зимы, уверенные, что даже после страшного бедствия найдут у себя дома изобилие. Мы перевели дух. Что сулило нам следующее лето, мы не знали, но несколько ближайших месяцев были нашими и надежды на прекращение эпидемии снова ожили.