Последний демиург
Шрифт:
– Нет... – прохрипела она. – Нет! Ладимир... Ладимир!
– Я здесь, любовь моя, – услышала рядом. – Я всё время здесь.
– Г-где я? – Перед глазами плыли круги. В ушах шумело, точно в морской раковине.
– Дома. – Князь нежно сжал её ладонь. – Ты дома, милая сирена.
У меня нет дома: я чайка...
– У меня нет дома...
– Ошибаешься. – Горячие губы коснулись виска. – А теперь отдыхай. Набирайся сил.
Мгла сгущалась. Вереск тонула
Прямо как тогда...
И, прямо как тогда, она собрала все силы и вынырнула на поверхность. Жадно втянула воздух... и села.
Тихо. Темно. Свеча почти догорела. В камине, бледно мерцая, тлеют угли. За окном серебрится Луна, а на бархатном кресле, где она уже привыкла видеть розовое платье, спит Ладимир.
"Я всё время здесь", – вспомнила Вереск и смутилась. Она потёрла лицо ладонями, окончательно прогоняя сон, и перекинула на одно плечо спутанные волосы. Будить князя не хотелось: он так сладко дремал. Поэтому она выбралась из постели, подкралась к нему на цыпочках и укрыла шерстяным пледом.
– Ты что это удумала? – Ладимир схватил её за запястье и привлёк к себе. – Тебе нельзя вставать.
– Всё в порядке, – прошептала Вереск, погружая пальцы в волнистые русые волосы. – Я здорова.
– Безусловно! – сердито фыркнул князь, без особых усилий поднял её на руки и отнес в кровать. – Вот так.
Он укутал её меховым одеялом, и сам вытянулся рядом.
– Ты напугала меня.
– Простите, милорд...
– Не думал, что наш с Аваном поединок заставит тебя лишиться чувств.
Поединок? Да меня хотела убить безликая женщина!
Вереск чуть не застонала. Ей так хотелось рассказать Ладимиру о своих страхах и видениях, но вдруг князь сочтёт её безумной? Она закусила губу, отгоняя подобные мысли.
– Как ты? – Ладимир провёл тыльной стороной пальцев по её щеке.
– В порядке, – она слабо улыбнулась. – А вы, милорд?
– А что – я?
– Вы были ранены. – Рука князя опустилась ниже, и ладонь мягко сжала грудь. Вереск не стала препятствовать ласке.
– Пустяки, – хрипло усмехнулся он, целуя её ключицу. – Царапина.
– А лантийский граф?
– Там всё сложнее. – Ладимир задрал ночную рубашку. Дыхание опалило низ живота, а затем нежную кожу на внутренней стороне бедёр.
– Но он жив?
– Жив, – отозвался князь, а ласки его стали настойчивей. – Но поговорим о нём позже. Сейчас меня заботит только одно. И это не Аван.
– А-ах! – застонала Вереск, когда губы Ладимира оказались в самом сокровенном месте.
– Я знаю, ты только очнулась, – прошептал он, отрываясь от своего занятия. – Поэтому если не хочешь... Если не в силах, то...
– Продолжай.
И он продолжил.
И было так сладко, что не хватит ни мёда, ни патоки, чтобы сравнить. А когда Вереск уже с трудом соображала, князь вошёл в неё, горячую и мокрую, и через минуту стало
– Я должен уехать.
Как подло. Как подло говорить такое, когда он ещё в ней! Когда руки прижимают крепко, губы касаются затылка, а сердца бьются в унисон. Разве можно в такие моменты думать о расставании?
– Куда?
– В Лантию, – князь глубоко вздохнул. – С Арабеллой творится что-то... Что-то совсем уж странное. Она уже на "Легенде", под присмотром лекаря. Я доставлю её отцу и самолично объясню, что произошло.
– Графиня созналась в убийстве Дары?
– Да. – Ладимир чуть отстранился и развернул Вереск к себе лицом. – Но как... Откуда ты знаешь?
– Наверное, слышала что-то в полусне, – соврала она и поспешила сменить тему. – А как же Аван?
– Парень совсем плох, – скорбно изрёк князь. – Ему придётся остаться. Присмотришь за ним?
– Присмотрю, но...
– Опять "но"? – Ладимир улыбнулся. – Что опять не так?
Всё не так! – сердито подумала Вереск, а вслух сказала:
– Долго вас не будет?
– Около месяца. – Он схватил с прикроватной тумбы кувшин и сделал пару жадных глотков. Вода потекла по подбородку. – Может, чуть больше.
– И ровно половину срока вы проведёте в компании леди Арабеллы?
Князь поперхнулся и уставился так, словно на Вереск появились узоры.
– Ты что... опять ревнуешь?
– А что, если так? – сердито выпалила она. – Разве не могу я иметь чувств, вполне естественных для живого человека? Или я, по-вашему, наполовину деревянная?
– Ну, это уж точно нет, – усмехнулся князь, и Вереск кинула в него подушкой. – Не кипятись, Вереск. Даю слово, что останусь равнодушен к чарам Арабеллы, а слово моё крепче...
– Нет! – перебила она. – Даже самое крепкое слово – всего лишь слово!
– Так чего же ты хочешь?
– Не знаю! – всхлипнула Вереск и закрыла лицо руками. – Не знаю...
Первые лучи солнца целовали щеки теплом. Ночь прошла, а вместе с ней ушли страсти и волнения. Ушёл и Ладимир, но простыни ещё хранили его запах.
Вереск сладко потянулась, вспоминая крепкие объятия и смелые ласки. Было хорошо. Очень. Очень хорошо.
А сейчас... Сейчас надо бы помыться. Привести себя в порядок. И поесть не помешает: от голода и слабости к горлу то и дело подкатывает тошнота.
Да, пора. Пора вставать.
Когда босая ступня коснулась пола, в дверь постучали.
– Да-да, входите! – крикнула Вереск и снова спряталась под одеяло.
На пороге вырос Ладимир. Помятый, небритый, взъерошенный, он сверкал мальчишеской улыбкой.
– Доброе утро, милая сирена! – приветствовал он и посторонился. Следом в комнату вошёл невысокий старикан важного вида. Его длиннополая тёмно-бордовая роба волочилась по полу, а лысина поблёскивала, как паркет в большом чертоге. В руках старикан нёс толстенный фолиант.