Последний еврей Багдада

Кратер Макс

– Неужели? – с неподдельным интересом переспросила Элиз, – так расскажите.

– В один из дней в июне 41–го она сбежала из дома. Представьте, переползла через невысокий порожек и скрылась. Я бросился искать ее. Это был день Фархуда⁶¹.

Элиз вопросительно посмотрела на Дэвида.

– Последний еврейский погром в Багдаде, – пояснил репортер, – тогда погибли сотни человек.

– И вся моя семья, – произнес Дорон Дарвиш, входя вслед за журналистами, – наш дом стоял на берегу, и она часто порывалась сбежать в родную стихию. Тогда ей это почти удалось.

Я – тринадцатилетний мальчик был так занят поисками в камышах, что не слышал и не замечал ничего вокруг. А когда нашел ее, в дом уже ворвались погромщики. Один из них взял мою трехлетнюю сестру за ноги и с размаху ударил головой о стену. Больше суток мы с черепахой просидели в воде. Я прижимал ее к груди. Мать и других сестер они убили здесь, а отца забрали с собой. Через неделю его тело выбросили на улицу недалеко от правительственной резиденции. Убийцы даже не стали прятать его, так как были уверены в собственной безнаказанности.

Повисла тяжелая пауза.

– Но вы не уехали, – уточнила Элиз.

– Почти все мои соплеменники – большая была община – покинули и город, и страну, а я остался здесь. В этой земле лежат близкие мне люди. Заперся в своем доме, как в панцире. Ушел в учебу, лишь изредка выползая наружу. Стал как черепаха. Знаете, они очень быстро привыкают к неволе и перестают бояться нового для себя окружения. А еще чувствуют прикосновения к панцирю. Их главная защита наделена осязанием. Также и у меня. Я нахожусь в этих стенах, но чувствую все, что происходит снаружи.

– Вы ведь слышали о разграблении музея, – произнес Дэвид.

– Безусловно. Мне тяжело было об этом узнать. Я прочитал и вашу статью. Чем могу помочь?

– Вы делали опись экспонатов Национального музея для международного каталога, – начал Дэвид, – в числе прочего была золотая табличка с нанесенными на нее символами греческого алфавита предположительно третьего–четвертого веков до нашей эры.

– Все верно. Я помню ее отлично – интереснейший артефакт эпохи раннего эллинизма.

– Табличку похитили.

– Этого не может быть. Вы видели ее собственными глазами?

– Нет, – ответил репортер, – но я видел человека, который выносил ее. Она была обернута в кусок ткани.

– Вы ошиблись. Табличка была внесена в список особо ценных вещей, подлежащих вывозу в хранилища Центрального банка, и сейчас должна находиться там – в сейфах, под охраной американцев. Я сам видел этот документ. Власти обращались ко мне за консультациями при его составлении. Больше года назад на случай войны был разработан специальный план того, как следует поступать с теми или иными музейными экспонатами.

– И, тем не менее, наши сведения верны, – сказал Дэвид, – есть записи с видеокамер возле хранилища, есть масса других свидетельств. Кто–то, вероятно, вычеркнул табличку из списка.

– Уже после его утверждения это мог сделать только один человек – министр по культуре и информации Аман Зубари. Только он обладал такими полномочиями. Но не могу представить, зачем ему это понадобилось.

– А можете подробнее рассказать нам, что представляла собой табличка, – попросила Элиз.

– Это уникальный в своем роде образец делового документа эпохи завоевания Персидской державы Александром Македонским. Если он украден, то значит, мы лишились возможности когда–нибудь прочитать его. Вы ведь, наверное, знаете – он зашифрован. Будет очень жаль, если грабители переплавят его. Для них ведь, вероятно, это всего лишь кусок драгоценного металла.

– Вряд ли ее расплавят, – высказал предположение репортер, – судя по всему, за табличкой намеренно охотились.

– И кто же?

От возмущения ноздри старика–библиотекаря широко раздулись. Он присел за стол и попытался справиться с прерывистым, свистящим дыханием.

– Некий бельгиец, работавший здесь в миссии ООН. Его зовут Рудольф Кельц. Мы полагаем, что он мог быть организатором нападения на музей.

– К моему глубочайшему сожалению, с годами ничего не меняется. Охотники за древними сокровищами всегда рвутся в регионы, охваченные войной. Жаль, что теперь они орудуют и у нас. Повторю свой вопрос: чем я могу помочь?

– Вы держали табличку в руках, вы работали с ней, – вновь вступила в разговор Элиз, – вы говорите, что отлично ее запомнили. Расскажите все, что знаете о ней. Что это за предмет? Возможно тогда мы поймем, зачем его похитили.

– Я держал ее в руках не более пяти минут, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы измерить и взвесить экспонат. Мне даже не позволили сделать фотографии. Все из–за всегдашней нашей параноидальной подозрительности. Вы знаете, что при Саддаме за незаконные археологические раскопки полагалась смерть?

– Мы выяснили, что человек, стоявший за ограблением, долгое время совершал поездки в окрестности Вавилона.

– Судя по тому, что вы сообщили, он обладал дипломатическим иммунитетом. Кто вообще этот Кельц?

– Бывший военный, получивший неплохое образование по истории античности, – пожал плечами Дэвид, – мы мало о нем знаем, но, судя по всему, он крайне изворотливый и беспощадный человек.

Старик задумался, словно решая, следует ли посвящать людей, которых он впервые в жизни видел, во все известные ему детали дела. Наконец он решился.

– Все верно. При раскопках Вавилона табличка и была найдена. Вы ведь знаете эту историю?

Репортеры как синхронные пловцы склонили головы в кивке и тут же, не поднимая их, вынуждены были разом пожать плечами, так как старик–библиотекарь задал совершенно неожиданный вопрос:

– И знаете, по чьему приказу табличку сделали?

– А это известно? – хором спросили Элиз и Дэвид, которые, казалось, стали похожи на двух роботов, силой одного лишь гипнотического взгляда профессора получивших программу: "слушать и удивляться, слушать и удивляться".

– Как писал Аристотель, кстати, учитель Александра Великого, известное известно немногим. Похитителю – не знаю, а мне – известно. И я поделюсь этим знанием с вами. Табличку отлили в 331 году до нашей эры. Только в двух словах этой истории не поведаешь.

Дорон Дарвиш поднялся из–за стола и, как заправский лектор, неторопливо зашагал, опираясь на трость, из одного конца кабинета в другой. Черепаха при этом следила за хозяином восхищенным взглядом.

– Если не возражаете, мы будем записывать.