Последний еврей Багдада
Шрифт:
Часы на стене пробили четыре раза, и Дорон Дарвиш как будто бы очнулся ото сна.
– Впрочем, довольно парить. Мне надо принимать лекарства. И поздно уже. Был рад с вами пообщаться.
Элиз и Дэвид спустились вниз. Профессор провожал их, стоя у открытой двери. Неожиданно он окликнул их и попросил молодого человека подняться. Репортер вмиг взлетел вверх по лестнице. Старик приблизил свои дряблые губы к его уху и что–то произнес. Снизу Элиз этих слов было не расслышать.
Молодые люди вышли на улицу. Далеко на востоке уже занималась заря. Утренняя прохлада заставила обоих поежиться. Элиз сзади обхватила
– Ты выглядишь задумчивым. Что сказал тебе старик?
– Он просил никому не рассказывать об этом. Я обещал.
– Даже мне?
– Никому. Да и неважно это совершенно. Так – ничего не значащая информация.
– Об Эгиби.
– Ну да.
– И все?
– Еще он сказал, чтобы я берег тебя.
Элиз поцеловала Дэвида в шею.
– Мне холодно и страшно, – произнесла она, – давай скорее выбираться отсюда.
Репортер обернулся, крепко обнял девушку и посмотрел наверх. Сквозь распахнутую дверь подъезда было видно, как старый библиотекарь все еще стоит наверху. Дорон Дарвиш опирался на трость и прощально махал им рукой. Дэвид хотел было помахать в ответ, но девушка схватила его за плечи и потянула в сторону площади.
Менее чем через минуту молодая пара скрылась за поворотом, а из переулка, куда еще не доставали первые лучи восходящего светила, бесшумно выкатился иранской пикап марки "Симург".
Глава XXV. Трефовый валет
Королева гляделась в багровый закат,
Неподвижная, как из колоды карт,
А король теребил свою бороду.
Сильвия Плат, "Бык из Бендилоу",
пер. В. Бетаки
В город возвращались на попутной машине, все заднее сидение которой было завалено спелыми гранатами. Дэвид и Элиз жались друг к другу рядом с водителем – смуглым добродушным толстяком, который на ломаном английском всю дорогу, как мог, развлекал попутчиков. Репортера теснота ничуть не смущала. Напротив, ему приятно было ощущать теплую, бархатную кожу сидящей рядом девушки.
Усталость накатывала волнами. Бороться с ней не было сил. Глаза, глядящие на монотонную ленту бегущего навстречу асфальта, смыкались сами собой. Элиз сдалась первой, склонила голову на грудь молодого человека и погрузилась в сон.
– А жена говорит: Пепе урожай пропадает. В город едешь, там продаешь, – стрекотал без умолку крестьянин, – я ей – война ведь, дура! Танки там, танки здесь. Бах–бах. Дороги нет, блокпост – там, блокпост – здесь, блокпост – везде. Меня убьют, ты семья кормить будет? А она – гранат гниет, кто его купит! Денег не будет. На кой шайтан ты мне такой тогда нужен.
У въезда в город пришлось выбраться наружу. Машину обыскали. При помощи зеркал на длинных рукоятях осмотрели днище. Фрукты проткнули в разных местах тонкими длинными щупами и проверили металлоискателями.
Когда прощались, толстяк заставил взять несколько спелых фруктов. При этом он хитро улыбался и все норовил подмигнуть Дэвиду. Репортер припомнил, что на Востоке гранат считается символом любви. Бумажный пакет с плодами забрала Элиз, на прощание кокетливо поцеловав репортера в заросшую щетиной щеку и прикоснувшись своей изящной ручкой к широченной мозолистой пятерне крестьянина.
Сияющая в багровых лучах восходящего солнца девушка шла по направлению к "Шератон–Иштар" и игриво покачивала бедрами. Дэвид смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, а затем, еле волоча ноги, направился к "Палестине". У дежурного оставил записку Фаруху с просьбой разузнать все об Амане Зубари, поднялся в номер и рухнул на кровать.
Но поспать так и не удалось. Спустя минут двадцать зазвонил телефон. Сквозь треск на линии репортер едва разобрал, как возбужденный помощник говорит, что министр культуры нашелся. Точнее не он сам – нашлось его тело.
На этот раз даже ехать никуда не пришлось. Труп обнаружил один из коридорных, который в обеденный перерыв вышел на набережную с удочкой. Бывший правительственный чиновник плавал в камышах лицом вверх.
Дэвид вышел из гостиницы. Там, где ниже по течению русло реки делало небольшой изгиб, уже работали подчиненные Забровски. Отличить их было легко по шевронам с изображениями двух скрещенных старинных пистолетов. Вскоре наверх вскарабкался и сам майор. Он по–прежнему не носил каску, а от палящего солнца защищался грязно–желтой, в цвет волос, банданой. Судя по красным, воспаленным глазам военного следователя, он тоже провел бессонную ночь.
– Вы, вижу, выбрались из той дыры, где мы вас оставили, – еще издали, увидев журналиста, закричал следователь, – как наша цыпа? Цела–невредима? Эх, если бы не война, приударил бы за ней. Вы бы ведь не возражали?
– Возражал бы. И сильно.
– Да ладно, ладно... Прям надулись сразу–то. Шучу, конечно. Да и когда тут – столько–то дел! Вот – совсем свежий жмурик. Из туземцев. Плюнуть бы да растереть, ан нет – важная была шишка. Даже меня, вот, вызвали.
– Свежий, то есть недавно умер? – спросил Дэвид и кивнул в сторону двух полицейских, которые как раз тащили на крутой береговой склон носилки с трупом.
– Не умер, а был убит. Недавно, но уж больно замысловатым способом – спиральные гематомы по всему телу. Ребра, руки, ноги – все переломано. Вода из легких не идет. Вскрытие, готов сотню поставить, покажет, что причиной смерти стала асфиксия.
– Хотите сказать, что его задушили?
– Вы когда–нибудь видели, как убивают огромные змеи?
Рон Забровски подошел вплотную к молодому человеку и, глядя прямо в глаза ему, тихо произнес:
– Водись здесь питоны, я бы так и написал в рапорте – задушен змеей. Встречал таких в Либерии и Сенегале. Мерзки твари.
– А тело вынесло течением, – предположил репортер.
– Прибило волной, – едва слышно промычал майор и посмотрел в сторону реки. При этом его всего передернуло так, как–будто в мутной воде он увидел морду огромного, готового к броску пресмыкающегося.
Возле входа в "Палестину" Дэвида окликнули. За столиком на террасе кафе сидели Шарль Левандо и пара немцев, имен которых репортер никак не мог вспомнить. Они были похожи друг на друга, как братья Гримм на купюре в тысячу марок. Оба выглядели столь же монументально, как и их великие соотечественники. Оба посвятили себя словесности. Один работал в еженедельном журнале, второй – в воскресном приложении к газете.