Последний год
Шрифт:
— В финансовом отношении их объединяет Манус. Связь по цепочке, в которой друг другу открыты только смежные звенья. Через них Манус имеет возможность проникать даже в правительство. Но самое интересное, сэр, что, оказывается, и у Мануса есть руководитель. И вот тут самое подозрительное. Что-нибудь говорит вам, сэр, такая фамилия — Грубин?
— Первый раз слышу.
— Эта фамилия изредка мелькала в газетах в связи с тем, что в его доме действует салон искусств.
— Он что, меценат?
— Этим занимается его жена. Она по национальности венгерка. Красавица и умная дама. Салон у них серьезный.
— А кто же он сам?
— Коммерсант средней руки. Действует только наверняка,
Бьюкенен обрадовался — ну конечно же, он всегда об этом думал: никакой немецкой партии нет, а есть хороший немецкий резидент со своей сетью агентов. То, что узнал Грюсс, подтверждало это, и теперь можно действовать.
— Что вы предлагаете предпринять? — спросил он.
— Организовать наблюдение за этим Грубиным, установить его связи и таким образом получить подтверждение моим подозрениям. Прошу вашего разрешения, сэр, взять для этого двух наших сотрудников.
— Действуйте, Бенджи, и помните: тянуть с этим делом нельзя.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
К началу войны Дмитрию Львовичу Рубинштейну было 36 лет, но в коммерческих кругах он был уже широко известен. Имя его довольно часто мелькало в газетах в связи с его очень успешной, хотя и нечистой карьерой дельца. Вот сообщение о том, что он получил степень кандидата юридических наук, причем будто бы продемонстрировал глубокое знание коммерческого права… Вот сообщение о преуспевании русско-французского банка со времени, когда директором его правления стал Рубинштейн… А вот лирическое восторженное описание того, как Рубинштейн, «беззаботно улыбаясь, подписывал благотворительный чек на 20 000 рублей. Он сделал это с такой легкостью, с какой многие из нас не пожертвовали бы и рубля»…
Время от времени, однако, появлялись сообщения и о различных скандалах, связанных с похождениями Рубинштейна — картежного игрока и донжуана.
Он успешно вел свои коммерческие дела, был смелым и хитрым спекулянтом, занимаясь главным образом биржевой игрой, скупая и продавая акции. Он был еще специалистом по разорению своих собратьев, за что получил прозвище «Митька-катафалк». Он умел вовремя добыть полезную информацию и всегда играл наверняка, играл крупно, с огромными барышами. К концу войны его капитал был таким солидным, что для него потерять миллион рублей было не особенно чувствительно. Именно такую сумму потерял он в 1916 году при продаже акций банкирского дома «Юнкер и К°». Потом он заявил, что этот убыток волнует его не больше, чем прошлогодний снег, — он был еще и порядочный позер, этот Рубинштейн. Была у него еще постоянная кличка «Митька Эр». Один из воротил русского капитала Рябушинский произносил это прозвище с добавлением: «Митька Эр — дешевка…»
Быть солидным, всеми уважаемым финансистом Рубинштейну мешали владевшие им две страсти: карты и женщины, по пятам за ним шла сомнительная слава безудержного игрока и неразборчивого жуира. Впрочем, его это нисколько не смущало, и он даже гордился этими своими качествами. Если долго о нем ничего скандального не рассказывали, он шутил: «Придется мне нанять парочку сплетников для регулярного сочинения скабрезных сказок о моей персоне». Кругленький, розовощекий, маленького роста, неизменно одетый по последней моде, он появлялся в собственной ложе оперы, на званых обедах, где присутствовали сильные мира денег, и везде вызывал к себе по крайней мере любопытство. Однако постоянной раной его тщеславной
До войны и в первый ее год Рубинштейн занимался обычными финансовыми аферами, связанными с военной конъюнктурой, и был в это время далек от всякой политики. Он даже бравировал этим. В интервью репортеру газеты «Биржевые новости» в 1912 году он заявляет, что политика для него дремучий лес, куда он не ходит, и что ему хватает дел на Невском проспекте в его русско-французском банке.
Резкий поворот Рубинштейна к делам, близким к политике, происходит зимой 1915 года, после его возвращения из Кисловодска, где он отдыхал после тяжких трудов на финансовой ниве…
С наступлением осеннего «бархатного» сезона в Кисловодск, несмотря на войну, устремлялась петроградская знать и богачи. Там, вдали от войны, они вели беспечную жизнь, похожую на пир во время чумы. В местной газете целые страницы заполнялись объявлениями, рекламами о пансионах и гостиницах, где за непомерную цену «к вашим услугам первоклассная французская (и другие) кухни, включая колониальные деликатесы, а также всевозможные развлечения: музыкальная программа, танцы, поездки в горы верхом и в пролетках с устройством там пикников и прочее».
Что такое «и прочее», кисловодские гости знали хорошо. Это и запрещенная в то время картежная игра, и рулетка, и дамы легкого поведения. Сверх всего к этому времени в Кисловодск приглашались лучшие концертные силы. Но Рубинштейна больше всего интересовали карты…
Для самых денежных любителей картежной игры в центре Кисловодска в подвальном зале ресторана действовало ночное казино. Там и проводил время, отдаваясь своей страсти, Рубинштейн и сопровождавшая его в этой поездке известнейшая столичная красавица по прозвищу Шурка Зверек. Впрочем, в Кисловодске женщина, из которой можно было выкроить трех Рубинштейнов. Она сквозь пальцы смотрела на похождения своего игривого мужа, и, когда по Кисловодску в автомобиле Рубинштейна проезжала Шурка Зверек, Стелла говорила: «Вон поехала наша содержанка». Это послужило даже поводом для написания водевиля, который вскоре показывали там, в Кисловодске, и назывался этот водевиль «Наша содержанка»…
Картежная игра шла за общим столом, накрытым как к десерту: вино и фрукты — это для полиции, если она вдруг нагрянет. Все игроки сидели за столом со своими дамами. Сверкали бриллианты, хрустальные бокалы. Только лица у мужчин совсем не такие, как должны быть на десерте. Ставки фантастические. Рубинштейн, куражась перед своей Шуркой, объявлял все более крупные ставки и громко под общий хохот просил у своей дамы денег взаймы под проценты. Но он успевал внимательно следить за действиями сидевшего напротив него элегантного господина с лиловыми щеками, подпертыми высоким воротничком. Рубинштейн уже знал — это шулер, и только ждал момента сыграть эффектный спектакль.
— Стоп, господа! — вдруг звонко закричал Рубинштейн. — Карты на стол! Прошу вас открыть свои карты, — обратился он к элегантному господину.
— Вы ответите банком, — угрожающе произнес тот.
— О да! И этим банком, что на столе, и тем своим, что на Невском! — весело ответил Рубинштейн, и, так как элегантный господин не спешил открывать карты, Рубинштейн, перегнувшись через стол, сделал это сам.
— Посмотрите, господа, свои карты. Вам ясно?..
Из глубины зала появился здоровенный детина, на котором, казалось, гудел распертый мощной грудью смокинг. Не говоря ни слова, он взял элегантного господина за воротник сюртука, как морковку из грядки, выдернул его из-за стола и потащил в темноту зала. Это был установленный здесь церемониал расправы с шулерами, поскольку звать полицию было нельзя.