Последний хранитель
Шрифт:
Было по-прежнему жарко, но самолет догорал. Хлопья жирного пепла уже не кружились в воздухе. Здесь больше никто ни в кого не стрелял. Вертолеты решили не возвращаться. Наверное, ушли на заправку, «причесав» на прощание, вершину и склон соседней горы.
Я курил и строил планы на будущее. Оружие, деньги — все это у меня на первое время было. Правда, костюм никуда не годился: выползая из ящика, я порвал его в клочья. Да и черт с ним, свобода дороже, это ведь, чудо, что вообще выбрался. Да и с одеждой особых проблем не будет. Хвост самолета и весь грузовой отсек, взрывом отбросило в сторону. Баулы, узлы, чемоданы
Никита был в шоке. С момента, когда самолет набрал высоту, в нем стала происходить какая-то чертовщина: говорящие головы, сжигающие врагов, какие-то потусторонние голоса, прозрачная сфера, защитившая его от неминуемой смерти. Чтоб не сойти с ума, он ни искал ничему объяснения, все принимал на веру и, даже, не удивлялся. В конце концов, не чудо ли то, что сам он очнулся в морге, среди покойников и настолько пропах мертвечиной, что редкие ночные прохожие шарахались от него, как от посланца с того света? Но мое «чудесное воскрешение» убило его наповал.
— Может, это другая жизнь? — спросил он у неба, — может, я — отлетающая душа, лишенная тела? Почему же... почему же тогда так хочется жрать?
— Потому, что на свете есть сало, — ответил я на этот вечный вопрос, возвращая его в реальность.
Сфера исчезла, как будто рассыпалась. Бравый спецназовец материализовался в воздухе, в том самом месте, где застал его первый взрыв.
Никита мгновенно сгруппировался и приземлился, как учили в десанте. Под ногами горела трава, обжигали подошвы куски остывающего металла. Но он, казалось, не чувствовал ничего, все рылся и рылся в обломках, делая вид, что ищет свой пистолет. Не хотелось ему общаться с этим, условно говоря, человеком и Никита, как мог, оттягивал этот момент. Помимо всего прочего, был он конкретно обижен. Еще бы! Он видел, как вершину горы утюжили вертолеты, как они уходили от «Стингера», как один за другим, умирали его враги. Был скоротечный бой, а его, как нашкодившего пацана, почему-то поставили в угол. Это больно терзало самолюбие профессионала.
Он понимал, вернее — доподлинно знал, что я не из банды угонщиков, но хотел себя убедить, что это не так. Был у его ипостаси такой нехороший пунктик — срывать свою злость и досаду на первом, попавшемся под руку. Благо, в нашей советской армии подчиненные всегда под рукой.
В конце концов, он решился и зашагал ко мне, притаптывая ботинками язычки пламени.
— Ты кто такой? — начал он с классической фразы, — что-то морда твоя мне кого-то напоминает!
Еще б не признал! В нагрудном кармане его «комка» вот уже сутки лежит мое черно-белое фото, а также листочек с приметами.
Хоть тут повезло, — подумал Никита.
После своей «клинической смерти», майор Подопригора стал излишне самоуверен. Он, вдруг, обнаружил, что стал обладателем уникального воинского искусства, да такого, что не снилось ни Кадочникову, ни старшему прапорщику Овчаренко, ни самому Саперу. А потому, ничтоже сумняшеся, решил приступить к моему задержанию. (Вот она, человеческая благодарность!) Но что-то в моем облике его насторожило и настолько смутило, что бравый спецназовец решил перестраховаться и проявить осторожность.
Для начала, он двинул вперед правую руку — легкий бесконтактный удар раскрытой ладонью. Хотел сразу ошеломить.
Я выполнил два незаметных движения: немного отвел и усилил его удар. Кусок обгоревшей обшивки, валявшийся под ногами, сложился книжной обложкой и так загремел, как будто его огрели кувалдой.
Никита подумал, что промахнулся. Удар вышел сильнее, чем он рассчитывал. Это слегка озадачило. И тут он поймал ответку: пущенный мною камень больно ударил его под коленку.
От человека, сидящего на траве, смешно ожидать каких-либо встречных действий, а тем более — контратаки. Любой бы на его месте решил, что это случайность.
Непонятливых учат, и я запустил камешек покрупней. Решил подразнить Никиту и вовлечь его в потасовку. Пусть и Аслан, и Мимино уходят подальше. В совсем недалеком будущем они мне еще пригодятся.
Мысли спецназовца прыгали, были короткими и отрывистыми, как серия предупредительных очередей. Но самое важное я прочитал.
В последний раз Подопригора получал по рогам еще до Афгана, в годы суровой армейской юности. Свел его тренировочный спарринг с прапорщиком-хохлом, Григорием Ивановичем Овчаренко.
Вечно сонного, неуклюжего дядьку он, тогда еще рядовой, в деле ни разу не видел. Думал, что это какой-нибудь интендант с базы снабжения. Вот и решил взять его «малой кровью»: в начале боя подставиться, принять удар «на рога» и ответить встречной убойной серией.
Все вышло, как он и рассчитывал, но с иными последствиями. Хохол приложился так, что хрустнула черепушка. Никита остался стоять на ногах, не в силах упасть, или просто пошевелиться. В голове басовито гудел колокол, горизонт заплывал черно-красной мозаикой. Временами его разрывали ослепительно белые вспышки. А бешенный прапорюга продолжал его мурцевать, как Петлюра пьяного гайдамаку. И бил же, сволочь, как-то по подлому! Попадает в плечо — екает селезенка. Снова приложится в ту же, вроде бы точку, а удар отдается в коленках. На прощание треснул так, что пол под ногами Никиты с грохотом провалился, а сам он попал в санчасть с переломом ноги.
Тайну чудо ударов он выведал. Будучи крепко навеселе, Григорий Иванович навестил в санчасти болящего «фазана», да там же и раскололся. Великая все-таки вещь — угрызения совести. Жаль, что свойственны подобные импульсы только загадочной русской душе. Никита же, причислял себя к истым хохлам. Свои секреты и наработки цепко держал при себе.
На войне он заматерел, но едва не сломался психически. Так случается, если ставишь перед собой неверные ориентиры. По жизни своей, Подопригора был ведомым, а не ведущим. Он считал это своим недостатком, старался избавиться от него, но не мог, ибо лидером надо родиться.
Покуда был жив дед, Никита ходил в обычную школу. И учился в их классе Васька по фамилии Грабаренко. Васька был кривоног, вечно ходил в кирзовых сапогах с вывернутыми наружу «халявами», донашивал чьи-то штаны с заплатками на корме. Два раза в году, он стригся исключительно наголо, а от гранита науки отгрызал максимум на трояк. В то время гремели «Битлы», в моде были остроносые туфли и расклешенные брюки. Школьники города, всеми правдами и неправдами норовили отращивать длинные «патлы». И лишь пацаны из его класса стригли головы под машинку и цеплялись за солдатскую обувь.