Последний из Двадцати
Шрифт:
Прятаться в тенях, смотреть исподлобья, видеть мир как ворох чужих представлений — о ситрах рассказывали разное. Будь здесь Гитра, она обязательно бы выдохнула, качнула массивной грудью и, поправив очки, принялась делать наблюдения — одно за другим.
Наверно, Бук хотел поговорить. Словно давая понять, что не желает слышать его поганое наречие, пузырь по приказу Руна плюнул ему в рот вязкой, липкой жижей.
Слова были и не нужны — ситр будет извиваться и юлить, уводить разговор в сторону, пока не договорится с парнем о собственной свободе.
Рун и сам не открывал рта —
Иногда вопросы не имеют смысла.
Как заправский костоправ, юный чародей вспорол руками пузырь — ситр, едва уловивший пыхнувший ему в лицо дух свободы напрягся, приготовившись к бегству.
Тщетно и напрасно — парень перед ним знал, что и как следует делать. Бук лишь зажмурился, словно в желании проститься напоследок с жизнью.
У ситра был мертвецки холодный лоб. Поры белой, почти молочной кожи плюнули в чародея слизью — винить в этом пленника не стоило, защитный механизм организма. Призрак библиотекарши готов был комментировать всё и вся, что касалось этого чудного создания. Руну в какой-то миг показалось, что это не он — она сейчас будет ковыряться в подсознании узника.
Его затягивало в чужую память не сразу — поначалу он ощутил лишь покалывание на кончиках пальцев. Чужой, не человеческий, странно устроенный мозг будто пробовал юного чародея на вкус, пытаясь понять, стоит ли пускать того внутрь?
Рун нашёл лазейку не сразу. Сознание ситра оказалось мутным и мглистым, словно болото. Внутри него, в пучинах памяти булькали воспоминания прошлого. Парень спешно листал их, словно раскрытую книгу. Детство ситра наверняка полнилось и пестрело тысячью интересных подробностей, но к большому сожалению Гитры парень пролистнул эти воспоминания прочь. Стаей пугливых птиц они выпорхнули прочь, растянулись маревом, серыми барашками облачков, растворяясь перед глазами вторгшегося чужака.
Ситр вздрогнул, словно Рун и его угостил молнией. Тело несчастного сопротивлялось чуждой воле, спешило выгнать её прочь, но тщетно. Рун ковырялся в подсознании своего пленника, пока не нашёл, что искал.
Кошмары о былом. Сон третий, часть вторая
Шпиль в понимании Бука никогда не был большим. Как и ровным. Память бестии искажалась, норовила подсунуть юному чародею то, чего там не было и в помине. Рун, с усердием достойным лучшего применения пытался рассмотреть и распознать выложенный перед ним факт. Словно дотошный хирург, он резал чужеродное, сшивал похожее, получал единую картину случившегося.
Даже признав в чародее своего, память Бука, что скаредная и жадноватая хозяйка, спешила выложить на стол крохи бывшего пира — и ни каплей больше.
Руну же казалось, что ему хватит и этого.
Пожарища.
Пожарища на стенах. Огонь змеёй спешил по красной занавеске к потолку, тянулся к соблазнительно-вкусной древесине стен и полов. Словно под напором чужой насмешки, пятна гари разрастались одно за другим. Там, где ещё
Призрак Гитры, восторженный и любопытный, как она настоящая и при жизни вдруг сдавленно пискнул, протяжно выдохнул и умолк — Рун глазами ситра видел, как изуродованная, прижимавшая драгоценность книг чародейка-библиотекарь скорчилась на полу. Ему впору было выдохнуть самому — именно такой они и нашли её в Шпиле.
Поганцы выкололи ей глаза, засыпав в рот и пустые глазницы раскалённые до красна угли. Лицо было обожжено, на нём сохранилась маска отчаяния и боли — словно убийцы измывались ещё над живой волшебницей. Руну казалось, что он видит уходящий дух неистраченной маны — библиотекарь сопротивлялась до последнего и как могла. Ветер, ворвавшийся сквозь разбитые витражи окон игрался с ворохом варварски изорванных в клочья страниц. Платье изодрано со спины, будто мерзавцам не терпелось увидеть чародейку униженной, жалкой и без одежды.
Руну отчего-то казалось, что именно так оно и было, и его замутило.
Парень быстро справился с собой, глядя дальше. Ситр задорно танцевал на теле старого Мяхара, будто не ведая иного удовольствия. Поганцу точно не было оправданий, но Рун подозревал, что за свою немалую жизнь старик успел обидеть многих. Крики, визги отчаяния и боли, рвущиеся из дверного проёма потоки магии — ещё живые защитники Шпиля не сдавались, давая отчаянный, но напрасный отпор. Бук был убеждён, что судьба чародеев уже предрешена, всё остальное лишь — сопутствие потерь проказам судьбы. Подхватив бородатую голову старика, изо рта которой высунулся обожжённый язык, он швырнул её в окно прочь, и поспешил туда, где гремело громом.
Ситра гнало досужее, если почти не детское любопытство. Ему хотелось узреть смерть каждого из чародеев. Странное, на грани фола вожделение желало только одного: чтобы судьба каждого из них закончилось кровавым месивом, страданиями и плачем. Нутро бестии требовало чародейских слёз и стонов. Видеть их тела — не весело, но вот смотреть, как чернь готова измываться над вчерашним величием…
Рун ощутил резкое омерзение к существу, зажатому в тиски пузыря. Бук, словно уловив, что парень теряет над ним контроль, одарил того противной ухмылкой.
Последний из Двадцати поймал себя на том, что чуть не поспешил ответить на подобное силой. Убивать ситра сейчас нельзя — он знал больше остальных, он видел больше остальных. Противней всего, что он осознавал свою значимость…
Ситр скользнул в дверной проём, но дрогнувшие уши предупредили его о опасности. Автоматон-горничная, сжимая в руках метлу словно боевой шест была бесстрастна к своей неудаче, тут же предприняла очередную атаку. Мерзавец издевался над несчастной механической куклой — он будто заведомо знал, куда она будет бить в следующий раз. Палка метлы хрустнула, когда он прыгнул на неё — лишившаяся оружия автоматон. казалось, впервые в своей жизни встретилась с непониманием, что делать дальше. Он не дал ей секунды на то, чтобы она смогла обновить алгоритмы — запрыгнул ей на плечи, когтями изодрал плоть кожимита, обнажив стальные потроха.