Последний из Двадцати
Шрифт:
Лезвия высекали искры, едва коснувшись стен. Будто им было зверски больно, они тотчас же отталкивали нахалку прочь. Еще минутой назад шустрый вихрь смерти обратился в молниеносный. Рун едва успевал отбить мчащуюся на него погибель или рухнуть в сторону.
Бедолагу с ног до головы пробил холодный пот. Тело с каждым мгновением не без ужаса ожидало, что беспощадная сталь лизнёт — руку, ногу, щиколотку. И тогда конец, нет больше никаких охранков…
Парень соображал судорожно и плохо. Нутро требовало импровизировать — иначе из этой комнаты он выйдет разве что
Здравый смысл противился импровизации всеми силами — что толку тратить на неё силы? Думай, пожимал он плечами, посмотри вокруг — должно же быть что-то, что выключит эту адскую машину! Где-то в недрах сознания зло ухмыльнулся мастер Рубера, приговаривая собственную мудрость, что только дурак дерётся с ловушкой.
Мудрец же думает, как её обмануть.
Рун поспешил прочь, но слишком поздно. Лезвие тотчас же вспороло рукав, брызнула кровью на стену — внутри чародея все взорвалось болью. Он рухнул на пол, закрывая порез ладонью. Под ней пульсировало тёплым и влажным, воображение спешно слало в голову мысль о том, что руки больше нет.
Рука была на месте. Стиснув зубы, чародей попытался встать на ноги и вдруг осознал, что нажал ногой на пластину. Та озарилась голубым, но не обжигающим пламенем. Парень понял, что это свет пробудившейся в нём надежды.
Пол был выстлан неравномерной плиткой — среди круглых особняком пробивались большие и овальные — ровно такого размера, чтобы на неё можно было ступить ногой.
Рун кошкой нырнул в сторону следующей, та зажглась, как и предыдущая. Здравый смысл заставил его проверить, ступить ногой на обычную плиту — свет тотчас же сгинул, будто его и не было.
Стоять можно только на этих плитах.
Юла, будто брошенная дева, в отчаянии спешила ему навстречу. Она норовила нырнуть лезвием под клинок, опробовать на вкус ноги чародея, ужалить в плечо, живот и спину.
Словно назло ему, ведая о каждой его неудаче, бесовка-великанша склонилась, подмигнула, показав язык и затрясла костьми в ладони. Ска пропускала свой ход, где-то по ту сторону проигранцы ликовали своему отрыву.
Он сбивался ещё дважды. Кровоточили плечо и колено — Руну казалось, что он в любой момент утратит силы, упадёт — и проснётся уже в новом для себя качестве. Кровь алым потоком лилась под ноги, подошва ботфорта норовила заскользить по плите в самый неподходящий момент.
Сложность ловушки определялась белой костью. Позади пылали огнём уже четыре, Рун стоял на пятой плите, судорожно выискивая последнюю. Юла ударилась об угол, отскочила к середине, срикошетила, на мгновение задержалась на одном месте. Последнему из Двадцати в какой-то миг показалось, что она на самом деле живая. Будто дикая рыба-людоед она идет лишь на запах крови и ничто её не остановит.
Силы норовили покинуть чародея вместе с кровью. Раньше ему это показалось бы детской глупостью — маг способен затягивать раны и восполнять силы напрямую из маны. Бодрствовать столько, сколько потребуется. Сейчас же его валила с ног невесть откуда навалившаяся усталость, делая каждое новое движение ватным, непослушным, до бесконечного тяжёлым.
Ловушка.
Чародей
А что, вдруг спросил он самого себя, если надо прыгать наугад? Или нужна была особая последовательность, которую он не сумел соблюсти?
Визжа и кромсая воздух, юла понеслась на него. Лепестки, казалось, резали ломтями всю прошлую жизнь чародея на части. Рун выдохнул и вдруг осознал, что видит ту самую треклятую, шестую пластину — у самого входа.
Не допрыгну. Он сказал это самому себе уже в воздухе. Не допрыгну — слишком большое расстояние, нет места для разбега, да и разве может человек совершить такой прыжок без волшебства?
Он жаждал только одного — зажмуриться. Не получалось. Ноги, словно заведённые, перебирали, молотили по воздуху, коснулись твёрдого — оттолкнувшись от самой верхушки юлы он прыгнул еще раз.
Отчаяние взвилось в нем бурным пламенем — страх, потеря крови, собственное бессилие сделали второй прыжок слабым.
Недопрыгну, повторял он самому себе, уже представляя, как неловко приземлиться, не сможет устоять: инерция потащит его вперёд, заставит потерять равновесие, уронит. А юла — та вернётся к нему через мгновение и всё закончится. В конце концов, разве раньше чародеи не пропадали на дорогах?
Он швырнул меч, что было сил — клинок, будто молния врезался в нажимную пластину.
Рун неловко приземлился, не сумел устоять на ногах: инерция потащила его вперёд. Он выставлял руки, чтобы удержаться — тщетно, кубарем покатился по полу.
Он пришёл в себя почти сразу же. Оборачиваться было страшно — сколько не повторяй себе, что чародей встречает смерть с достоинством, а встречаться с ней не хотелось.
Юла всё ещё вращалась. Утратив былую силу и скорость, она едва двигалась, несмотря на то, что уже отпружинила от стены. Руну казалось, что он в состоянии рассмотреть её во всех деталях. Конус иглы, вытянутое тело, прилегающие к корпусу лепестки…
Ему не хотелось вставать. Он бросил полный ненависти взгляд на Ска — заботливая автоматон вдруг стала безучастно к его горестям, стоило ему лишь стать чуточку меньше.
Огненная птица хлопнула крыльями, поднимаясь в воздух. Парень закусил губу — сдаваться было ещё слишком рано. Превозмогая боль из вновь открывшихся ран, он потащился вперёд.
Глава пятая, часть третья
Позади был десятый зал.
Рун едва стоял на ногах — злосчастные кости, а может быть и лишённые удачи руки Ска обрекали его на одно несчастье за другим. За ловушкой стояла загадка, загадкой — сонм мифических тварей. За ними — поединок, а там и новая ловушка…