Последний из могикан
Шрифт:
– Господа, — произнес Монкальм и сделал несколько шагов вперед, — плохо вы знаете меня, Луи де Сен-Верана, если считаете, что я способен, пользуясь этим письмом, унизить храбрецов или постараться приобрести сомнительную славу таким неблаговидным путем. Погодите, выслушайте мои условия.
– Что говорит француз? — сурово спросил ветеран. — Уж не хвастается ли он тем, что ему удалось захватить разведчика с письмом из главной квартиры? Сэр, скажите ему, чтобы он лучше снял осаду и пошел к форту Эдуард, если надеется запугать врагов своими словами.
Дункан объяснил полковнику смысл слов Монкальма.
– Маркиз де Монкальм, мы
– Удержать в настоящее время форт для вас невозможно, — повторил великодушный враг, — и ради интересов моего государства это укрепление должно было быть уничтожено, однако вам лично и вашим храбрым товарищам будут дарованы все льготы, дорогие сердцу солдата.
– Наши знамена? — спросил Хейворд.
– Отвезите их обратно в Англию и покажите вашему королю.
– Оружие?
– Останется в ваших руках. Никто не может его носить с большей честью, чем вы.
– Наше выступление и сдача крепости?
– Все будет сделано самым почетным для вас образом.
Дункан обратился к Мунро и объяснил ему предложения Монкальма. Полковник слушал с изумлением и, казалось, был тронут необыкновенным и неожиданным великодушием.
– Идите, Дункан, — сказал он, — идите с маркизом в его палатку и там покончите дело. Никогда я не думал, что мне придется увидеть англичанина, боящегося поддержать друга, и француза, слишком честного, чтобы воспользоваться выгодами своего положения.
Проговорив это, ветеран снова опустил голову на грудь и медленно вернулся к форту. Его уныние сразу показало встревоженному гарнизону, что он несет печальные вести.
Дункан остался с Монкальмом, чтобы определить условия капитуляции форта. Во время первых ночных караулов он вернулся в крепость и после короткого совещания с комендантом снова вышел из ее ворот. Когда он вторично ушел, было объявлено о прекращении военных действий и о том, что Мунро подписал договор, в силу которого форт утром должен был перейти в руки врага, гарнизон — сохранить оружие, знамена, снаряжение и, следовательно, согласно воинским понятиям, свою честь.
Глава XVII
Оба вражеских войска в пустыне близ Горикана провели ночь 9 августа 1757 года приблизительно так же, как, вероятно, они употребили бы эти часы, если бы находились на равнинах Европы. Побежденные были молчаливы, мрачны, унылы; победители торжествовали. Но как печали, так и радости был положен предел: еще до наступления утра все смолкло, тишина безграничных лесов нарушалась только криком какого-нибудь молодого француза с передовых пикетов или угрозой, которая звучала со стен форта и мешала врагам приближаться к бастионам раньше назначенного мгновения. Однако даже и эти случайные отрывистые окрики замолкли в унылый, туманный час, предшествующий рассвету.
И вот среди глубокой тишины полотняные полы одной просторной палатки во французском лагере раздвинулись, и из шатра вышел высокий человек. Он был закутан в плащ, который мог ему служить защитой от холодной лесной росы и в то же время закрывал всю его фигуру. Гренадер, который охранял сон французского командира, свободно пропустил его. Солдат даже отсалютовал ему в знак военного почтения. Офицер быстро прошел через маленький город палаток, направляясь
Когда неизвестный встречал одного из многочисленных часовых, которые загораживали ему дорогу, он давал быстрые и, как казалось, удовлетворительные ответы на их вопросы; по крайней мере, никто не препятствовал ему идти дальше.
За исключением этих часто повторявшихся, но коротких остановок, он непрерывно и молча двигался из середины лагеря к аванпостам, наконец подошел к солдату, который стоял на карауле, оберегая самый ближайший к неприятельскому форту пост. Послышался обычный вопрос:
– Кто идет?
– Франция! — был ответ.
– Пароль?
– Победа, — ответил идущий и подошел к часовому так близко, чтобы солдат мог услышать его громкий шепот.
– Хорошо, — ответил часовой, вскинув ружье на плечо. — Вы очень рано гуляете.
– Необходимая бдительность, дитя мое, — ответил собеседник часовому, отодвинул вниз складку плаща, заглянул ему в лицо и пошел дальше, по-прежнему направляясь к английской крепости.
Часовой вздрогнул, опустил свое ружье и выставил его вперед, отдавая незнакомцу самый почтительный воинский салют; когда же солдат снова взял ружье на плечо и, сделав поворот, двинулся к своему посту, он невольно пробормотал сквозь зубы:
– Действительно, необходимо быть бдительным! Мне кажется, наш генерал никогда не спит.
Офицер продолжал свой путь, не показав, что он слышал слова удивления, которые вырвались из уст часового, и не останавливался, пока не дошел до низкого берега озера и не очутился в опасном соседстве с западным бастионом Уильям-Генри. Легкие облака заволокли луну, однако ее слабый свет позволял видеть, хотя и не вполне ясно, очертания окружающих предметов. Из предосторожности офицер прислонился к стволу дерева и довольно долго стоял так, по-видимому с глубоким вниманием созерцая темные и молчаливые валы английских укреплений. Он смотрел на крепость не так, как смотрит любопытный или праздный зритель; напротив, его взгляд переходил от одного пункта к другому, доказывая, что человек знает военное дело. Наконец наблюдения, казалось, удовлетворили человека в плаще; он нетерпеливо поднял глаза к вершине восточной горы, точно в ожидании наступления утра, и уже собирался повернуть обратно, как вдруг какой-то легкий шум над выступом ближайшего бастиона достиг его слуха и заставил снова остановиться.
Как раз в эту минуту высокая фигура подошла к краю бастиона и замерла на месте, очевидно, в свою очередь, глядя на отдаленные палатки французского лагеря. Голова этого человека была обращена к востоку; казалось, он тоже тревожно ждал утра. Потом его темная фигура прислонилась к валу, как бы глядя на зеркальную гладь озера, которая, точно подводный небосклон, блистала тысячами мерцающих звезд. Печальная поза, ранний час, а также очертания фигуры рослого человека, который стоял в раздумье, прислонясь к английским укреплениям, ясно объяснили наблюдателю, кто это был. Чувство осторожности заставило офицера из французского лагеря скрыться; он скользнул за ствол дерева. В эту секунду его внимание привлек новый звук, и он снова замер на месте. До него донесся тихий, еле слышный плеск воды, вслед за тем скрипнули камешки на берегу. Темная фигура вынырнула из озера и стала беззвучно красться к тому месту, где стоял француз. Затем медленно поднялось дуло ружья, но раньше чем раздался выстрел, рука французского офицера вытянулась и легла на курок.