Последний из могикан
Шрифт:
Магуа приложил руки к губам; раздался зловещий и устрашающий вопль. Индейцы, рассеянные по лесу, вздрогнули при звуках этого хорошо знакомого им клича. Тотчас же по всей равнине пронесся дикий вой; раздался он и под сводами леса. Это был крик, какой не часто вырывается из человеческого горла.
Он послужил страшным сигналом: более двух тысяч дикарей высыпало из лесу; все они мигом усеяли роковую равнину. Началась возмутительная кровопролитная резня. Повсюду царила смерть в самом ужасном, отталкивающем виде. Сопротивление только воспламеняло убийц; дикари продолжали наносить удары даже мертвым. Кровь текла потоками. Гуроны все больше и больше воспламенялись видом этой крови.
Дисциплинированные отряды быстро выстроились в сомкнутые ряды и старались остановить нападающих
Как всегда, во время таких событий никто не мог дать себе отчета, сколько времени прошло с начала резни. Может быть, страшная сцена продолжалась десять минут, но они показались столетием. Пораженные ужасом, обессилевшие от страха, Кора и Алиса стояли, словно прикованные к одному месту. Толпа женщин стеснилась вокруг молодых девушек, лишив их возможности бежать; потом толпа поредела: в страхе смерти большая часть женщин рассеялась. Они кидались куда придется и попадали под томагавки гуронов. Повсюду раздавались крики, стоны, мольбы и проклятия. Но вот Алиса увидела высокую фигуру своего отца. Мунро быстро двигался через низину и, казалось, направлялся к французскому лагерю. Не обращая внимания на опасность, он спешил к вероломному Монкальму, чтобы потребовать от него обещанного и запоздавшего эскорта для женщин. Множество блистающих топоров и украшенных перьями копий были готовы отнять у него жизнь, однако, даже охваченные бешенством, дикари останавливались, видя спокойствие его лица. Все еще энергичная рука ветерана хладнокровно отстраняла от себя страшные удары, иногда же и сами гуроны, пригрозив ему смертью, казалось не имели достаточного мужества, чтобы исполнить свою угрозу, и опускали копья и томагавки.
– Отец, отец! Мы здесь, здесь! — воскликнула Алиса, когда Мунро проходил мимо дочерей, по-видимому не заметив их. — К нам, отец, или мы погибнем!
Она повторяла это восклицание таким тоном, что самое каменное сердце могло бы растаять; но ответа не последовало. Наконец старик, как бы уловив звуки ее голоса, остановился и прислушался; но в эту минуту Алиса без чувств опустилась на землю, а Кора стала подле нее на колени и с нежностью наклонилась над ее безжизненным телом. Мунро с отчаянием покачал головой, но прошел мимо, помня только о высоких обязанностях командира.
– Леди... — сказал Гамут; беспомощный и бесполезный в эту минуту, он все же не подумал покинуть вверенных его попечению молодых девушек. — Леди, это праздник дьяволов, и христианам не годится оставаться в этом, месте. Идемте, бежим!
– Идите, — ответила Кора, не спуская глаз со своей сестры, — спасайтесь, вы мне не можете помочь.
И простое, но выразительное движение руки молодой девушки, сопровождавшее эти слова, доказало Давиду непоколебимость ее решения. Несколько мгновений он смотрел на темные фигуры гуронов, которые совершали свое страшное дело; его высокий стан выпрямился еще больше, он глубоко вздохнул, все черты оживились от волнения, красноречиво говоря о чувствах, наполнивших его душу.
– В библии сказано, что слабый мальчик Давид усмирил царя Саула звуками арфы и словами своих песнопений, — сказал он, — и я тоже постараюсь в эту страшную минуту испытать могущество музыки.
И вот, возвысив свой голос, он запел во всю силу с таким напряжением, что священный гимн был слышен даже среди шума и гама, наполнявших кровавое поле. Многие дикари кидались к певцу и молодым девушкам, надеясь ограбить беззащитных и унести с собой их скальпы; но при виде странной неподвижной фигуры вдохновенного певца они, останавливаясь на мгновение, пробегали мимо. Их изумление вскоре превращалось в восхищение, и они устремлялись к менее мужественным существам, восхваляя твердость, с которой белый воин пел свою предсмертную песню. Ободренный и обманутый этим успехом, Давид повысил голос, чтобы усилить, как он думал, воздействие святого гимна. Но случилось как раз обратное. Звуки его песни обратили на себя внимание пробегавшего мимо индейца.
– Пойдем! — сказал он, хватая окровавленной рукой платье Коры. — Вигвам гурона все еще открыт для тебя. Разве его жилище не лучше этого места?
– Прочь! — крикнула Кора и закрыла рукой глаза, чтобы не видеть свирепого лица.
Индеец, смеясь, поднял свою окровавленную руку:
– На этой руке кровь красная, но она из тела белых!
– Чудовище! Это ты устроил резню!
– Магуа — великий вождь, — самодовольно ответил дикарь. — Пойдет ли темноволосая к его племени?
– Ни за что!
Мгновение Магуа колебался, потом, схватив легкую и бесчувственную Алису, хитрый индеец быстро двинулся к лесу.
– Стой! — пронзительно вскрикнула Кора, бросаясь за ним. — Оставь ее, злодей! Что ты делаешь?
Но Магуа, казалось, не слышал ее голоса.
– Стойте, леди, стойте! — звал Гамут Кору, не обращавшую на него внимания. — Язычники почувствовали святость песни, и скоро дикое смятение окончится!
Однако, заметив, что Кора не останавливается, верный Давид побежал за нею и снова запел священную песню, отбивая такт своей худой рукой. Таким образом они пересекли долину, встречая то бегущих, то раненых, то мертвых. Свирепый гурон мог отлично защитить себя и свою жертву, лежавшую в его руках. Кора же, конечно, пала бы под ударами дикарей, если бы не странный человек, который шагал позади нее и казался безумным; а безумие, возбуждая чувство страха и почтения в индейцах, служило охраной Гамуту.
Магуа, умевший избегать опасностей и ускользать от преследования, спустился в узкую ложбину и по ней вошел в лес; там он быстро отыскал нарраганзетов, с которыми так недавно расстались путники. Их сторожил такой же свирепый краснокожий, как он сам. Перебросив Алису через седло одной из лошадей, Лисица приказал Коре сесть на другую.
Молодая девушка испытывала ужас при виде своего похитителя, но все же чувствовала маленькое облегчение при мысли, что она скоро будет вдали от места страшного кровопролития. Она вскочила на лошадь и протянула руки к сестре; в этом движении выразилось столько любви и мольбы, что даже свирепый гурон не мог отказать ей. Он перенес Алису на лошадь Коры, схватил нарраганзета за повод и двинулся в путь, погружаясь в глубину леса. Когда Давид увидел, что его бросили, вероятно считая слишком ничтожным даже для того, чтобы убить, он перекинул свою длинную ногу через спину неоседланной лошади, которую оставили индейцы, и поскакал вслед за пленницами.
Глава XVIII
Третий день после взятия форта подходил уже к концу. На берегах Горикана царили тишина и смерть. Запятнанные кровью победители ушли. На месте лагеря, в котором так недавно кипело шумное веселье победоносной армии, виднелся безмолвный ряд покинутых хижин. Крепость представляла собой дымящиеся развалины. Обуглившиеся балки, осколки взорванных артиллерийских снарядов и обломки разрушенных каменных построек в беспорядке покрывали землю.
Погода также сильно изменилась. Солнце, унося с собой тепло, скрылось в тумане, и сотни человеческих тел, почерневших от страшной августовской жары, застывали под порывами слишком холодного, точно ноябрьского, ветра. Волнистые прозрачные туманы, несшиеся прежде над холмами по направлению к северу, возвращались теперь в виде мрачной завесы, гонимой бешеной бурей. Исчезла зеркальная гладь Горикана. Зеленые сердитые волны бились о берега, северный ветер ревел над озером.
Одинокие, еле заметные чахлые былинки колыхались под порывами ветра. Резкие очертания гор выделялись своей обнаженностью. Глаз напрасно старался проникнуть в безграничную пустоту небес, закрытых от взора серой завесой тумана.