Последний из могикан

Купер Джеймс Фенимор

После короткой многозначительной паузы Чингачгук закурил трубку с деревянным чубуком, выточенную из мягкого камня. Насладившись ароматом успокаивающего зелья, он передал трубку в руки разведчика. Трубка обошла таким образом присутствующих три раза среди полного безмолвия. Никто не проронил ни слова. Потом сагамор, как старший по возрасту и положению, изложил план действий в нескольких словах, произнесенных спокойно и с достоинством. Ему отвечал разведчик. Чингачгук заговорил снова, так как его собеседник не соглашался с его мнением. Молодой Ункас сидел молча, почтительно слушая старших, пока Соколиный Глаз не спросил его мнения из любезности. По манерам

отца и сына Хейворд понял, что они придерживаются одинакового мнения в споре, тогда как белый настаивает на другом. Спор становился все оживленнее.

Слова Ункаса выслушивались с таким же глубоким вниманием, как и полные более зрелой мудрости слова его отца. Никто не выказывал ни малейшего нетерпения, и каждый отвечал только после нескольких минут молчаливого раздумья,

Речь могикан сопровождалась такими ясными, естественными жестами, что Хейворд легко улавливал нить их рассуждений. По частым жестам индейцев ясно было, что они настаивают на преследовании по суше, по следам, тогда как Соколиный Глаз постоянно протягивал руку по направлению к Горикану, из чего можно было заключить, что он настаивает на погоне по воде.

Разведчик уже стал приходить в замешательство, и вопрос, вероятно, решался не в его пользу, как вдруг он встал на ноги и, сбросив апатию, заговорил со всем искусством туземного красноречия. Он указывал на путь солнца, поднимая руку столько раз, сколько дней необходимо для выполнения его плана. Потом он обрисовал длинный, тяжелый путь среди гор и водоразделов. Старость и слабость спавшего, ничего не подозревавшего Мунро были описаны знаками, слишком понятными для того, чтобы ошибиться в их значении. Дункан заметил, что и о нем говорилось: разведчик протянул ладонь и произнес имя «Щедрая Рука» — прозвище, данное Дункану всеми дружескими племенами за его щедрость. Потом последовало изображение легких движений лодки, в противовес заплетающимся шагам ослабевшего, усталого человека. Он закончил указанием на скальп онеида и, по-видимому, настаивал на необходимости отправиться быстро, не оставляя за собой следов.

Могикане слушали внимательно. Речь Соколиного Глаза произвела свое действие, и под конец слова разведчика сопровождались обычными одобрительными восклицаниями. Короче, Ункас и его отец, вполне убежденные доводами Соколиного Глаза, отказались от мнения, высказанного ими раньше.

Как только вопрос был решен, все споры мгновенно были забыты. Соколиный Глаз, не обращая внимания на одобрение, выражавшееся в глазах его слушателей, спокойно растянулся во весь свой высокий рост перед потухающим огнем и закрыл глаза.

Могикане, все время занятые чужими интересами, воспользовались этим моментом, чтобы подумать и о себе. Голос сурового индейского вождя сразу стал мягче, Чингачгук заговорил с сыном нежным, ласковым, шутливым тоном. Ункас радоcно отвечал на дружественные слова отца, и раньше чем тяжелый храп разведчика возвестил, что он уснул, в облике его спутников произошла полная перемена.

Невозможно выразить музыкальность их языка, особенно заметную в смехе и ласковых словах; диапазон их голосов — в особенности голоса юноши — был поразителен: от самого глубокого баса он переходил к тонам почти женской нежности. Глаза отца с явным восторгом следили за плавными, гибкими движениями сына; он улыбался всякий раз в ответ на заразительный тихий смех Ункаса. Под влиянием нежных отцовских чувств всякий оттенок свирепости исчез с лица сагамора.

В продолжение целого часа индейцы отдавались своим лучшим чувствам; затем Чингачгук

объявил о своем намерении лечь спать, укутал голову шерстяным одеялом и растянулся на сырой земле. Веселость Ункаса мгновенно пропала. Юноша старательно собрал угли так, чтобы их тепло согревало ноги отца, и отыскал себе ложе среди развалин.

Хейворд, ободренный чувством безопасности, испытываемым опытными жителями лесов, последовал их примеру, и задолго до полуночи люди, лежавшие внутри развалин крепости, уснули крепким сном.

Глава XX

На небе еще сверкали звезды, когда Соколиный Глаз разбудил спящих. Мунро и Хейворд вскочили на ноги, как только услышали его голос у входа в шалаш, где они провели ночь. Выйдя из своего убежища, они увидели разведчика, ожидавшего их. Вместо всякого приветствия их умный проводник сделал многозначительный жест, призывая к молчанию.

– Не говорите ни слова, — шепнул Соколиный Глаз, когда они подошли ближе.— Голос белого редко может приспособиться к тишине леса, как мы видели на примере этого жалкого певца... Ну, — продолжал он, направляясь к закрытому месту крепости, — спустимся в ров с этой стороны. Старайтесь ступать по камням и бревнам.

Спутники исполнили его приказание, хотя причина таких необыкновенных предосторожностей оставалась для них тайной. Когда они спустились в низкую впадину, окружавшую с трех сторон земляной форт, то нашли ее почти совсем загроможденной развалинами. Благодаря осторожности и терпению им удалось выбраться вслед за разведчиком на песчаный берег Горикана.

– Это след, который можно учуять только носом, — сказал разведчик, оглядываясь на пройденный трудный путь. — Трава — предательский ковер для беглецов, а на дереве и на камне не остается следа мокасинов. Будь на вас военные сапоги, можно было бы, пожалуй, опасаться; но в обуви из оленьей кожи, приготовленной как следует, человек может спокойно отправляться в горы... Подтолкни лодку поближе, Ункас: здесь на песке следы очень заметны... Тише, малый, тише, она не должна прикасаться к берегу, а не то негодяи узнают, каким путем мы ушли отсюда.

Молодой человек осторожно подъехал к берегу; разведчик перекинул на корму доску, оставшуюся от развалин крепости, и жестом пригласил офицеров в лодку. После этого все снова было тщательно приведено в прежний беспорядок. Соколиному Глазу удалось добраться до берестяного челна, не оставив после себя следов. Хейворд молчал, пока индейцы, осторожно гребя веслами, не отплыли на некоторое расстояние от крепости под широкую темную тень, падавшую с гор на зеркальную гладь озера.

– К чему этот тайный поспешный отъезд? — спросил он наконец.

– Если бы кровь онеиды могла окрасить такое пространство чистой воды, как то, по которому мы плывем, — ответил разведчик, — ваши глаза сами ответили бы на этот вопрос.

– Но ведь вы говорили, что он один, а мертвецов нечего опасаться.

– Да, он был один в своем дьявольском деле! Но индейцу редко приходится опасаться, что его кровь прольется без того, чтобы вскоре не раздался предсмертный крик какого-либо из его врагов.

– С врагами впереди и сзади наше путешествие будет, по-видимому, полно опасностей.