Последний из могикан

Купер Джеймс Фенимор

– Змеи? — поспешно спросил разведчик.

– В этом роде. Это было изображение пресмыкающейся черепахи.

– Хуг! — вскрикнули в один голос оба могикана, внимательно прислушивавшиеся к рассказу, а разведчик покачал головой с видом человека, сделавшего важное, но неприятное открытие.

Потом Чингачгук заговорил на делаварском языке со спокойствием и достоинством, сейчас же приковавшими к нему внимание даже тех, кому были непонятны его слова. Жесты его были выразительны и по временам энергичны. Один раз он высоко поднял руку; когда он опускал ее, то этим движением откинул складки

своего легкого плаща; он приложил палец к груди, как будто желая, подтвердить значение сказанного этим жестом. Глаза Дункана следили за движениями дикаря, и он увидел прекрасно, хотя и бледно нарисованное синей краской изображение только что названного животного на смуглой груди вождя. Разведчик отвернулся от своего краснокожего друга и сказал:

– Мы открыли то, что, по воле небес, может принести нам добро или зло. Наш друг Чингачгук — сагамор делаваров и великий вождь Черепах! Из слов певца ясно, что некоторые индейцы этого племени находятся среди народа, о котором он говорит. Мы идем по опасному пути, потому что друг, ставший изменником, часто бывает свирепее врага.

– Объясните, — сказал Дункан.

– Это давняя, печальная история, и я не люблю думать о ней, так как нельзя отрицать, что, главное, это было сделано людьми с белой кожей. Но кончилось все тем, что братья подняли томагавки против братьев, а минги и делавары пошли по одному пути.

– Так вы предполагаете, что Кора живет среди этого племени?

Разведчик утвердительно кивнул головой, хотя, по-видимому, желал избежать дальнейшего разговора на эту тяжелую тему. Нетерпеливый Дункан стал поспешно предлагать отчаянные попытки для освобождения сестер. Мунро, стряхнув с себя апатию, выслушивал безумные планы молодого человека с почтением, не подходившим к его седым волосам и почтенному возрасту. Разведчик дал излиться горячности влюбленного и потом нашел способ убедить его в том, что торопиться в деле, требующем полнейшего хладнокровия и величайшего мужества, было бы полным безумием.

– Хорошо было бы, — прибавил он, — если бы этот человек вернулся в лагерь индейцев и сообщил молодым девушкам о нашем приближении; когда понадобится, мы вызовем его сигналом на совещание. Вы сумеете различить карканье ворона от свиста козодоя, друг мой?

– Это приятная птица, — ответил Давид. — У нее нежные, печальные ноты, но поет она слишком отрывисто и не в такт.

– Ну, если вам нравится ее свист, то пусть он будет вам сигналом. Помните же: когда вы услышите три раза подряд свист козодоя, вы должны прийти в кусты, где, можно предполагать, находится эта птица...

– Погодите, — перебил его Хейворд, — я пойду с ним.

– Вы? — удивленно воскликнул Соколиный Глаз.— Разве вам надоело видеть, как садится солнце и как оно встает?

– Давид — живое доказательство, что гуроны могут быть милостивы.

– Да, но Давид может пускать в дело свою глотку так, как этого не сделает ни один человек в своем уме.

– Я также могу разыграть сумасшедшего, безумного героя, вообще кого и что угодно, чтобы освободить ту, которую люблю. Не возражайте, все равно я сделаю так, как решил.

Соколиный Глаз смотрел несколько времени на молодого человека в безмолвном удивлении. Но Дункан, до сих пор почти слепо

повиновавшийся разведчику из уважения к его искусству и оказанным им услугам, теперь принял вид начальника, противиться которому было нелегко. Он махнул рукой в знак того, что не желает выслушивать дальнейшие возражения, и затем продолжал более спокойным тоном:

– Я могу переодеться, измените мой вид — разрисуйте меня, если желаете; одним словом, превратите меня во что угодно, хотя бы даже в дурака!

– Когда вы посылаете отряды на войну, я полагаю, что вы, по крайней мере, считаете нужным установить известные знаки и места для стоянок, чтобы те, кто сражается на вашей стороне, могли знать, где и когда они могут встретить друга, — пробормотал разведчик.

– Выслушайте меня, — прервал его Дункан. — От этого верного спутника вы узнали, что индейцы принадлежат к двум племенам, если не к двум различным народам. У одного из этих племен — у того, которое вы считаете ветвью делаваров, — находится та, кого вы называете «темноволосой». Другая, младшая, безусловно у наших открытых врагов — гуронов. Мой долг — ее освободить. Поэтому, пока вы будете вести переговоры об освобождении одной из сестер, я сделаю все, чтобы спасти другую, или умру.

Огонь мужества блестел в глазах молодого воина, вся его фигура приняла внушительный вид. Соколиный Глаз, слишком хорошо знавший хитрости индейцев, предвидел все опасности, угрожавшие молодому человеку, но не знал, как бороться с этим внезапным решением.

Может быть, ему и понравилась смелость юноши. Как бы то ни было, вместо того чтобы возражать против намерения Дункана, он внезапно изменил свое настроение и стал помогать выполнению его плана.

– Ну, — проговорил он с добродушной улыбкой, — олень, который хочет идти в воду, должен быть впереди, а не позади других. У Чингачгука хватит красок всяких цветов. Присядьте на бревно, и, я готов прозакладывать жизнь, он скоро сделает из вас настоящего дурака, так что угодит вам.

Дункан согласился, и могикан, все время внимательно прислушивавшийся к их разговору, охотно взялся за дело. Опытный во всех хитростях своего племени, он быстро и ловко расписал юношу узорами, которые на языке индейцев означают дружбу и веселье. Он тщательно избегал всяких линий, которые могли быть приняты за тайную склонность к войне; с другой стороны, дикарь старательно нарисовал все признаки, которые выражали дружбу. Затем Дункан был одет подходящим образом, так что действительно можно было принять его за фокусника, бродящего среди союзных, дружественных племен.

Когда решили, что Дункан достаточно разрисован, разведчик дал ему несколько советов, уговорился насчет сигналов и назначил место свидания. Разлука Мунро с его молодым другом была печальна, хотя старик перенес расставание с равнодушием, не свойственным его горячему, честному характеру при более здоровом душевном состоянии. Разведчик отвел Хейворда в сторону и сказал ему, что собирается оставить старика в каком-нибудь безопасном месте под наблюдением Чингачгука, а сам отправится с Ункасом на разведки среди народа, который он имеет основание считать делаварами. Потом он снова возобновил свои наставления и советы и закончил их, сказав торжественно и тепло: