Последний из могикан

Купер Джеймс Фенимор

– Неужели Длинный Карабин отдаст свою жизнь за женщину? — нерешительно спросил Магуа, который уже собрался уходить из лагеря со своей жертвой.

– Нет, нет, я этого не говорил, — ответил Соколиный Глаз, отступая с надлежащей осторожностью при виде жадности, с которой Магуа слушал его предложение.— Это была бы слишком неравная мена: отдать воина в полном расцвете сил за девушку, даже лучшую здесь, на границах... Я мог бы согласиться отправиться на зимние квартиры теперь же, по крайней мере за шесть недель до того, как опадут все листья, с условием, что ты отпустишь девушку.

Магуа отрицательно покачал головой и сделал

толпе знак расступиться.

– Ну хорошо, — прибавил разведчик с видом человека, еще не пришедшего к окончательному решению, — я добавлю еще оленебой. Поверь слову опытного охотника, это ружье не имеет себе равного.

Магуа ничего не ответил на это предложение и продолжал прилагать усилия, чтобы раздвинуть толпу.

– Может быть, — сказал разведчик, теряя свое напускное хладнокровие, — может быть, если бы я согласился научить ваших воинов, как владеть этим ружьем, ты бы изменил свое решение?

Магуа снова приказал расступиться делаварам, которые продолжали окружать его непроницаемым кольцом в надежде, что он согласится на мирное предложение.

– Чему суждено быть, то должно случиться раньше или позже, — продолжал Соколиный Глаз, оборачиваясь к Ункасу с печальным, смиренным взглядом. — Негодяй знает свое преимущество и пользуется им! Да благословит тебя бог, мальчик: ты нашел себе друзей среди своего родного племени; я надеюсь, что они будут так же верны тебе, как я. Что касается меня, то рано или поздно я должен умереть; и большое счастье, что мало кто будет плакать обо мне. Этим чертям, по всей вероятности, все-таки удастся завладеть моим скальпом, а днем раньше, днем позже — это не имеет значения. Да благословит тебя бог! — проговорил суровый житель лесов, опуская голову.

Но он тотчас же поднял ее и, смотря печальным взглядом на юношу, прибавил:

– Я любил вас обоих — тебя и твоего отца, Ункас. Скажи сагамору, что в самые тревожные минуты я никогда не забывал о нем. Прошу тебя, думай иногда обо мне, когда будешь идти по счастливому пути. Ты найдешь мое ружье в том месте, где мы спрятали его; возьми его и оставь себе на память. И слушай, малый: так как ваши обычаи не отрицают мести, не стесняйся пускать это ружье в дело против мингов. Это несколько смягчит горе, которое причинит тебе потеря, и успокоит твою душу... Гурон, я принимаю твое предложение: освободи эту женщину. Я — твой пленник.

При этом великодушном предложении в толпе раздался тихий, но ясный шепот одобрения; даже самые свирепые из делаваров выражали одобрение при виде такой мужественной решимости. Магуа остановился, и одно мгновение казалось, будто он поколебался. Но, взглянув на Кору глазами, в которых свирепость как-то странно сочеталась с выражением восторженного удивления, он принял окончательное решение.

Он выразил свое презрение к предложению разведчика, надменно закинул голову и сказал твердым, уверенным голосом:

– Хитрая Лисица — великий вождь, он не меняет своих решений. Пойдем, — обратился он к пленнице, кладя руку ей на плечо, — гурон не пустой болтун: мы идем.

Девушка отшатнулась с горделивым, полным женского достоинства видом; ее темные глаза вспыхнули, яркий румянец, похожий на прощальный луч заходящего солнца, разлился по ее лицу.

– Я ваша пленница, и когда наступит время, я буду готова идти хотя бы на смерть, — холодно проговорила она и, сейчас же обернувшись к Соколиному Глазу, прибавила:— От души

благодарю вас, великодушный охотник! Ваше предложение бесполезно, я не могла бы принять его, но вы можете оказать мне услугу даже большую, чем та, которую вы так великодушно предлагали. Взгляните на это несчастное, изнемогающее дитя! Не покидайте ее, пока она не доберется до места, где живут ее друзья. Я не стану говорить, — прибавила она, крепко пожимая жесткую руку разведчика, — что ее отец наградит вас, — люди, подобные вам, презирают награду, — но он будет благодарить и благословлять вас. Боже мой, если бы я могла услышать благословение из его уст в эту ужасную минуту!

Голос ее внезапно прервался; она молчала в продолжение нескольких минут, потом подошла к Дункану, продолжавшему поддерживать ее лишившуюся чувств сестру, и добавила более спокойным тоном:

– Мне остается еще обратиться к вам. Нечего говорить, чтобы вы берегли сокровище, которым будете обладать. Она добра, кротка, мила, как только может быть смертное существо. В ней нет ни одного недостатка, который мог бы заставить покраснеть самого гордого из людей. Она красива... О, удивительно красива! — прибавила она с любовью и печалью, кладя смуглую руку на мраморный лоб Алисы и откидывая золотые волосы, падавшие на глаза молодой девушки. — А душа ее чиста и белоснежна. Я могла бы сказать многое, но пощажу и вас и себя...

Голос ее замер, она наклонилась над сестрой. После долгого, горестного поцелуя она поднялась и со смертельно бледным лицом, но без малейшей слезники в лихорадочно горящих глазах повернулась к дикарю и сказала с прежним надменным видом:

– Ну, теперь я готова идти, если вам угодно.

– Да, уходи, — крикнул Дункан, передавая Алису на руки индейской девушке, — уходи, Магуа, уходи! У делаваров есть свои законы, которые запрещают удерживать тебя, но я... я не обязан подчиняться им. Ступай, злобное чудовище, чего же ты медлишь?

Трудно описать выражение, с которым Магуа слушал слова молодого человека. Сначала на лице его мелькнуло злорадство, но в следующее же мгновение оно сменилось всегдашним холодным, хитрым выражением.

– Лес открыт для всех, — отвечал он. — Щедрая Рука может идти туда.

– Постойте! — крикнул Соколиный Глаз, хватая Дункана за руку и насильно удерживая его. — Вы не знаете коварства этого дьявола. Он заведет вас в засаду, и ваша смерть..

– Гурон... — прервал его Ункас. До сих пор, покорный строгим обычаям своего племени, он оставался внимательным, серьезным слушателем всего, что происходило перед ним. — Гурон, справедливость делаваров исходит от великого Манитто. Взгляни на солнце. Оно стоит теперь около верхних ветвей вон тех кустов. Твой путь открыт и не длинен. Когда солнце поднимется над деревьями, по твоим следам пойдут люди.

– Я слышу карканье вороны! — сказал Магуа с насмешливым хохотом. — Догоняй, — прибавил он, потрясая рукой перед толпой, медленно расступившейся перед ним. — Вейандоту не страшны делавары. Собаки, зайцы, воры, я плюю на вас!

Его презрительные слова были выслушаны делаварами в мертвом, зловещем молчании. Магуа беспрепятственно направился к лесу в сопровождении своей спутницы, под защитой нерушимых законов гостеприимства.

Глава XXXI