Последний козырь
Шрифт:
В дверях появилась Таня.
– Извините, я несколько задержалась, – сказала она, улыбнувшись. – Мы оставим вас, Зинаида Андреевна. Пожалуйста, не скучайте.
– Нет уж, Танюшенька, скучать я все равно буду. Но теперь я спокойна. С Павлом Алексеевичем вы будете в полной безопасности… Боже мой, какая милая пара. Вы даже похожи друг на друга, как брат и сестра.
Павел откланялся и, уже не слушая хозяйку, вышел вслед за Таней.
Домосоеновы снимали пятикомнатный дом по Нахимовскому проспекту. Высокий забор, сложенный из пиленых блоков белого известняка, скрывал его от посторонних глаз. Хозяева ждали гостей в саду.
Таня подошла к генеральше:
– Добрый вечер, Елизавета Дмитриевна. Рада вас видеть бодрой и здоровой.
Поблекшее лицо генеральши светилось мягкой и искренней улыбкой.
– Милая Танечка, как хорошо, что вы согласились скоротать с нами вечер.
Женщины поцеловались.
Павел снял фуражку и приложился к руке генеральши, почувствовав легкий запах французских духов. Держалась Елизавета Дмитриевна спокойно, с той определенностью, которая присуща женщинам, привыкшим к всеобщему вниманию.
– Становится свежо. Прошу вас, пойдемте в дом. – Она, аккуратно ступая, пошла по уложенной камнем дорожке, вдоль которой узорчато тянулись пионы и редко встречающиеся в Крыму орхидеи.
Павел вошел в гостиную последним. Овальный стол в зале был накрыт на шесть персон. В центре стояло несколько бутылок сухого вина и коньяка.
По углам гостиной на низких полированных подставках возвышались фикусы, а слева у стены стояло пианино с открытой крышкой и нотами на пюпитре. Даже коричневой полировки граммофон был подготовлен, чтобы по первому желанию гости могли услышать песни Александра Вертинского.
– Танечка, порадуйте нас, пожалуйста, музыкой. Ах, как я люблю слушать, когда вы играете.
Таня кивнула в знак согласия и направилась было к пианино, но тут в дверях появился журналист из севастопольской газеты «Царь-колокол» Вадим Любомудров.
– Господа! – воскликнул он. – Великая миграция продолжается! Только что стало известно, что из Грузии прибыл линкор «Воля» под флагом контр-адмирала Саблина. С его борта на севастопольский берег сошло еще несколько тысяч офицеров и солдат, верных знамени единой и неделимой России..
– Слава тебе господи, – тихо вздохнула Елизавета Дмитриевна. – Всемогущий насыщает силой праведных для борьбы.
Генерал был, как всегда, объективен:
– Несколько тысяч?.. Позволю уточнить. Это остатки наших войск, разгромленных в предгорьях Кавказа. Когда, батенька мой Вадим Михайлович, от десятков тысяч остается три тысячи морально подавленных офицеров и солдат, то это уже не та сила, которая может взбодрить истощенный организм нашей армии. Вот вам и великая миграция.
Павел осторожно добавил:
– Зато, господин генерал, это наиболее закаленные в боях, опытные и преданные…
– Позвольте, Павел Алексеевич. К нам прибыла не боевая, полнокровная дивизия, а толпа, бежавшая во имя своего спасения. Наша слабость в том и заключается, что мы не умеем оценивать качественную сторону войск.
Воспользовавшись паузой, Любомудров продолжал:
– И еще, господа: союзное нам правительство Америки прислало на усиление своего флота у берегов Крыма броненосец «Сен-Луи» и шесть миноносцев. Это прекрасно, господа!
Не теряя захваченной инициативы, Любомудров оживленно поздоровался с гостеприимной хозяйкой дома, с генералом и устремился к Тане:
– Татьяна Константиновна, красавица вы наша, целую ваши ручки. – Он блеснул плоской лысиной и громко чмокнул раз, другой.
Затем Любомудров обхватил за плечи полковника Наумова, повернул его к себе и, глядя на него снизу вверх, чувственно, будто всю жизнь ждал этого мгновения, произнес:
– Ну-ну, мой милый друг, дай-ка я на тебя взгляну. Молод, а уже полковник. Его императорское величество Николай Александрович, царство ему небесное, тоже были полковником. – И, обращаясь ко всем: – Господа, вот номер газеты «Царь-колокол», в котором рассказывается о том, как полковник Наумов благодаря своей храбрости, хладнокровию и точному расчету предотвратил покушение на главнокомандующего и сопровождавших его генералов и офицеров. Дай-ка я тебя поцелую, разлюбезный друг мой Павел Алексеевич.
Павел был потрясен: «Богнар предупредил, чтобы в интересах расследования об этом никому не говорить. Значит, только сам Богнар мог прилепить этой „утке“ газетные крылья. Зачем?»
Любомудров, воспользовавшись, как ему показалось, смущением полковника, наклонил его голову и смачно поцеловал. И тут же повернулся к Елизавете Дмитриевне:
– Скромность полковника Наумова не позволила мне своевременно написать о его подвиге. Но, как говорится, о героизме узнать никогда не поздно.
Наумов заставил себя улыбнуться и, пожав плечами, сказал:
– Мне неудобно за нашу печать, господа, и стыдно перед теми истинными героями, которые вершат настоящие подвиги и гибнут в атаках и штыковых боях.
Все шумно возражали и горячо аплодировали.
Павел сдержанно улыбался, а про себя мучительно думал: «Почему Богнар это сделал?» И вдруг его осенила догадка: Богнар, не имея возможности проверить до конца личность полковника Наумова, на всякий случай превратил его в героя контрреволюции, чтобы еще раз скомпрометировать перед теми, с кем он, быть может, должен связаться. «Если это так, вы опоздали, господин Богнар».
Задумавшись, Павел не услышал, как генерал сказал жене:
– Приглашай, Лиза, гостей.
Все направились к столу. И Наумов, замешкавшись, пошел вслед за Таней.
– Вадим Михайлович, пожалуйста, вот сюда, – позвала Елизавета Дмитриевна журналиста.
– Вы уж обо мне не беспокойтесь, – скромно произнес Любомудров, – я присяду возле окна. – И, обогнув стол, пристроился поближе к жареному гусю.
«Впрочем, эту статью можно рассматривать и как плату за чек, – продолжал размышлять Павел. – Во всяком случае „ранг“ героя поможет мне вжиться в органы управления войсками». Эта мысль вернула ему хорошее настроение.