Последний козырь
Шрифт:
Первый тост, как и положено по субординации, сказал генерал Домосоенов:
– Прошу вас, дамы и господа, выпить за то, чтобы наш многострадальный труд на новом этапе борьбы за возрождение единой и неделимой России имел благополучный исход.
Этот тост предопределил и первый застольный разговор. Елизавета Дмитриевна глубоко вздохнула:
– Нет уж, сердцем своим женским чувствую, что нет былому возврата. Да разве дело в землях? Я полагаю, все проистекло от того, что потеряли мы доверие наших некогда безропотных крестьян. Я просто в отчаянии. – Она приложила носовой платок к покрасневшим глазам.
Любомудров мгновенно воспользовался минутной паузой:
– Недавно, мои дорогие друзья, мне посчастливилось взять интервью у его высокопревосходительства генерала Врангеля…
Густые поседевшие брови Домосоенова недовольно сдвинулись, и он подумал: «Даже посредственность, когда она пишет об известных людях и делах, светится их отраженным светом».
Главным достоинством Любомудрова была бойкость его мысли и пера, поразительная способность проникать в кабинеты влиятельных людей Крыма. В первые же дни появления в Севастополе Любомудров сумел взять интервью у помощника главнокомандующего вооруженными силами на юге России, председательствующего в совете начальников управлений Александра Васильевича Кривошеина и у министра иностранных дел Петра Бернгардовича Струве. С тех пор каждый не прочь попасть на кончик пера Любомудрова. О плохом он не пишет. Его конек, как он говорит сам, «прославлять стоицизм героев Крыма». Несмотря на молодость – ему едва минуло тридцать лет, – он лыс, поразительная подвижность не спасает его от предрасположенности к полноте, а широкая популярность не обеспечивает высокого положения (его не приглашают, но принимают).
Голос Любомудрова звучал уверенно, мысль текла плавно:
– Я спросил: «Господин главнокомандующий, каковы, по вашему мнению, пути образования „единой неделимой России“ на данном этапе борьбы?» Генерал Врангель бросил тяжелый, полный глубоких раздумий взгляд и сказал мне: «Не триумфальным шествием на Москву можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые тянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа…»
– Ты врешь, господин Любомудров. Здравствуйте и извините за опоздание. – Полковник Трахомов резко тряхнул седоволосой головой и сел рядом с хозяйкой у выложенной кафелем голландки.
– Павел Алексеевич, – поднялась Елизавета Дмитриевна, – это наш добрый друг и сосед, поместный дворянин Матвей Владимирович Трахомов. Сосед, конечно, по тем временам, о которых так мило сказал поэт:
Слушают ракиты
посвист ветряной…
Край ты мой забытый,
край ты мой родной!
Черные с проседью, взлохмаченные брови насупились, тяжелый пьяный взгляд уперся в лицо Наумова.
– Я не ветхозаветный пророк, – сказал Трахомов густым резким басом, – но скажу: хоть ты и красив, однако не чистых кровей человек. Верно я говорю, нет?
– Матвей Владимирович, – взмолилась генеральша, – снова вы затеваете скандал. Угомонитесь, прошу вас.
Наумов положил на стол салфетку и спокойно сказал:
– Благодарите, господин полковник, Елизавету Дмитриевну, она вас выручила.
– Полноте вам, господа… – успел было сказать генерал.
Голос его заглушил смех Трахомова. Вдруг он оборвался.
– А что бы ты сделал? Хотелось бы мне знать, – медленно и вызывающе спросил Трахомов.
– Мне ничего не оставалось, господин полковник, – спокойно, но твердо сказал Наумов, – как доказать, что ваша кровь ничем не отличается от моей.
Глаза Трахомова напряженно сощурились.
– Ишь-шь ты… слова ему грубого не скажи. Будто он сам обергофмаршал высочайшего двора… Молодец, люблю таких.
Таня сидела, не шелохнувшись.
Воспользовавшись этим представлением, журналист сделал вид, что не слышал реплики полковника, и продолжал:
– С вашего позволения, Елизавета Дмитриевна… Я задал ему второй вопрос: «Может ли Крым служить этим благородным целям?» Главнокомандующий ответил, что в социальном и экономическом отношениях лучше всего начать с казачьих земель Дона, Кубани, Терека и Астрахани.
– Но там ведь большевики, – наивно сказала Елизавета Дмитриевна.
За столом переглянулись.
– Где большевики? – оторопело переспросил Любомудров.
– В казачьих областях, Вадим Михайлович. И говорят, что они развернули такую пропаганду, что даже все оставшиеся там белые покраснели, как пасхальные яйца, и прикрепили к пикам красные флажки.
«Если Врангель дал такое интервью, то это уже не мечта, а устремление, – думал Наумов. – Но насколько все это реально? Существует ли для этого материальная и военно-политическая основа, при наличии которой можно серьезно говорить о конкретном плане захвата казачьих областей? Это очень важно знать».
Его внимание привлек Трахомов. Тот налил себе полный фужер «николаевской», залпом выпил и стал с остервенением хрустеть и чавкать. Это не мешало ему внятно говорить.
– Пропаганда Советов на Кубани – это блеф. Она не убеждает, а раздражает казаков. Они там горланят: «Заводы – рабочим, землю – крестьянам», сами же грабят тех и других, а у казаков отнимают все подчистую: хлеб, мясо, масло… И кстати, пасхальные яйца, оттого что их покрасят, не меняют своего внутреннего содержания.
– Да-да, друзья мои, – подключился Любомудров. – Матвей Владимирович прав. Казачество – это пороховая бочка. Поднеси факел – произойдет взрыв. Смею вас заверить, казачество пойдет за тем, кто даст ему более убедительные гарантии вечного землевладения. В этом отношении майский приказ Врангеля является тем рычагом, который всколыхнет все казачество от Дона до Терека и поставит его под боевые знамена.
«Вот она, военно-политическая программа Врангеля», – подумал Павел. Только теперь он понял, какую опасность таит в себе даже близость Врангеля к казачьим областям. Ведь в его армии донские, кубанские и терские полки и дивизии.