Последний мужчина на Земле
Шрифт:
Соня прицелилась и пырнула иглой в мягкое место сумасшедшей, как только та на секунду зазевалась. Почувствовав иглу в своей заднице, та как-то сразу вся обмякла, хотя лекарство еще не могла подействовать. Тогда Соня смогла довершить начатое. Ввела лекарство в мышцу и резко выдернула иглу. В чем-в чем, а уж в этом она за полгода поднатаскалась. Даже ее привередливая бабка признавала, что она умеет делать уколы.
Дальше была уже не ее работа. Толстая Марина кивнула ей, и они со второй санитаркой поволокли больную в карцер. А то мало ли, ремиссия могла наступить в любой момент. Так, по крайней мере, говорили санитарки со слов врачей – а уж те-то наверняка знали, что говорили. Соня в последний раз взглянула на эту троицу – ноги черноволосой волочились носками по грязному линолеуму, изредка зацепляясь за лохматые края дырьев – вздохнула и пошла курить на лестницу.
На лестнице, у огромного, во всю стену от потолка до пола, стояла ее приятельница (не сказать, чтобы подруга, но все же какая-никакая живая душа для общения) Машка. Машка была еще младше нее, но смолила как паровоз. Соня никогда не видела ее без тоненькой сигаретки во рту. В этот раз Машка одновременно с сигаретой держала в руках планшет (недостижима Сонина мечта) – подарок какого-то любовника – и хохотала. Так приятно было слушать нормальный смех, теплый, человеческий, а не серо-стальной, скрипучий, как у всех этих спятивших…
– Ты читала новую шутку в Контакте? Про мужиков? – и не дожидаясь ответа, прочитала.
– А-ха-ха! – рассмеялась Соня в ответ. – Действительно. Дай зажигалку.
После первой затяжки стало хорошо, спокойно и потянуло на разговоры.
– Слуш, Машка! А это что за новенькая у нас?
– Какая? – удивилась Машка. – У нас тут каждый день новенькие. Ты же знаешь.
– Ну вот… та, с длинными черными волосами… красивая такая…
– Красивая? А-а! Вспомнила. Ну да, позавчера привезли. Психоз. А что?
– Да она сегодня бросаться на всех подряд начала, вроде сначала же все нормально было.
– Ха! Так что ты думаешь, ее зря сюда привезли? Она и раньше так. Даже на мать, на сестер, на всех кидалась. Все требовала своего Сережу.
– А кто это?
– Ну, муж, наверное.
– А-а.
Помолчав, она добавила:
– Она такая грустная… ну, я имею в виду, глаза такие грустные…
– Ну да, а что ты хотела. Говорят, когда ее муж пропал, она сначала никому не верила, что все мужчины пропали. Она думала, это просто какой-то всемирный розыгрыш, устроенный специально для нее, ну типа как в шоу Трумэна, а потом тихо начала съезжать с катушек… говорят, что она ходила на работу и все время бормотала «Серёжа, Серёжа, Серёжа». Короче, так и не въехала, что произошло вообще.
– Ну а кто въехал, – тихо сказала Соня.
– Ну и вот, – продолжала Машка, прикуривая очередную сигарету. – А работала она в школе, училкой младших классов. Дети начали ее пугаться. И тогда ее уволили. Она почти не выходила из дома, мать и сестры приносили ей еду и даже купали, потому что на практически уже ничего не хотела и не могла делать, тогда мать взяла ее к себе, но в один прекрасный день она начала… бросаться. И постоянно про своего Сереженьку…
Соня покачала головой, – ей не очень-то нравилось, как Машка смакует все подробности этой, в общем-то, уже обычной за последние полгода истории. Но, с другой стороны, ее всё это даже против воли тоже как-то захватывало. Как когда она однажды услышала, как в их поселке изнасиловали девушку, а потом убили. И не просто убили, а как-то с особой жестокостью. Вот так же она готова была пересказывать все подробности этого жуткого случая всем, кто хотел слушать, и, когда она рассказывала, холодные мурашки пробегали по ее телу. Это было и приятно и неприятно одновременно. И так же смотрела она фильмы ужасов. Но то, что эта история стала уже обычной, было правдой. Поэтому-то у них и было так много новых пациентов… пациенток… они сходили с ума, кто-то от тоски по пропавшему мужу или сыну, кто—то просто не в силах воспринять эту новую жизнь и новый образ жизни – эту жизнь, в которой мужчины остались просто воспоминанием или почти реальным образом в чьем-то воспалённом мозгу…
– Как думаешь, вернутся они? – в сотый, в тысячный раз спросила Соня у Машки, как будто та могла знать ответ. Машка равнодушно пожала плечами. Она уже устала отвечать на этот вопрос – равно как и задавать его. Кто знает об этом? Кто может знать?
– Знаешь, у меня был парень, – вздохнула Соня. – Мы хотели пожениться…
– Ну и что, – зевнула Машка. – У меня их была целая тысяча, а теперь нет, и взять неоткуда, так что теперь горевать-то? Жизнь продолжается.
– Какая ты равнодушная. Чёрствая какая-то, – укоризненно покачала головой Соня. – Почему тебе все равно? Ведь ты много потеряла. Раньше тебя обеспечивали твои любовники, а как ты будешь теперь жить? Ведь у тебя совсем никого нет? Ты же детдомовская, да?
– Ну и что! – огрызнулась Машка. – Тебе-то что! Ничего я не потеряла. Хочешь жить – умей вертеться, понятно?
И она заторопилась наверх по лестнице, не забыв раздраженно затушить бычок об подоконник.
– Дай сигарету еще, а! – крикнула ей вслед Соня, но та только махнула рукой, не пожелав оглянуться. Только мелькнул в поле зрения каблучок новенькой Машкиной лакированной туфли. И тут вдруг до Сони дошло, что ведь действительно ее напарница за эти полгода, как и обычно, притаскивала с собой множество подарков – то новые туфельки, то дорогую помаду, правда, не хвалилась ими, как раньше. И ни чего в ее жизни почему-то не изменилось, хоть и жила она совсем одна, поддержать ее было некому, а работала она, как и прежде, спустя рукава. А этот планшет? Соня не могла припомнить точную дату его появления. Может, он появился до Нового года… но может, и после. Она была слишком поглощена своими переживаниями, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Но теперь ей вдруг стало казаться, что планшет появился именно после Нового года. И сама такую штуку Машка купить не могла. А это значит…
Внезапная, такая простая и почему-то пугающая мысль взломала дверь в ее сознание. Так вот оно в чем дело! Ну конечно, Машка свой образ жизни не меняла и не собиралась менять! Она было очень красивой восемнадцатилетней девчонкой. Она была просто создана, чтобы кто-то брал на себя все ее проблемы. И возникшую после исчезновения всех мужчин досадную – нет, не проблему, всего лишь досадную мелкую неприятность, как порванные колготки на выпускном, – она решила очень быстро.
Но только ли она? Соня смотрела в открытое окно, сладкий весенний ветер трепал ее рыжую челку, а ее зеленые глаза уставились в никуда. Она вдруг стала припоминать все случайные взгляды, оброненные на нее другими медсестрами постарше. Иногда она заставала некоторых в туалете, и они резко отрывались друг от друга, растрепанные и красные, словно пробежав короткую дистанцию, нетерпеливо смотрели на нее, чтобы она поскорее ушла. А иногда главная врачиха смотрела на нее как-то по-особому. Пару раз она была даже вызвана в кабинет (и всякий раз пугалась, думая, что сейчас ее за что-нибудь начнут ругать, а это Соня ненавидела больше всего на свете). Но та просто расспрашивала ее, как дела, как семья, ласково улыбалась ей и пару раз даже положила ладонь ей на руку. Видя, как обычно истеричная, тощая, с бородавкой на носу, из которой росли жесткие волоски, директриса елейно улыбается ей, поглаживая ее запястье, Соня начинала подумывать, а уж не присоединится ли в скором времени их начальница к пациенткам своего собственного заведения, но все свои мыслишки держала при себе. Она вообще большинство времени старалась проводить вне коллектива, может, поэтому многого и не замечала. Неужели теперь все так резко изменилось? Неужели бывшие подруги, и коллеги, и даже соперницы за мужское внимание… спят друг с другом? Эта мысль была интересной, почти такой же интересной и смешной, как сплетни, которые она узнавала от своей матери или в больничных курилках – кто с кем спал, кто от кого родил, кто кого подъедает, кто сволочь, а кто ничего так себе. И она улыбнулась, словно узнала какой-то важный секрет первой, но не станет держать его в себе, а сразу примется рассказывать его всем подряд.
Ответом Сониной усмешке был только ветер, который раскачивал ветки с шипящим звуком, будто поджаривалось масло на сковородке. Может, он уже давно знает все обо всем. Эх, мужики, мужики! Унесенные ветром…
Из комнаты усмирения души раздавались визгливые крики.
Глава 9. Кристина
У Кристины Краско сегодня была проблема – она никак не могла отчистить пятнышко крови с лаковых туфель.
Кристина Краско пришла на работу, как всегда, ровно в восемь – ни раньше, ни позже. Хотя правила офисного планктона вроде бы гласили, что на свое рабочее место надо прибывать не позднее чем за пятнадцать минут до восьми. И тогда все будет гут, как говорил ее сосед по квартире Камиль. Вспомнив его, она поежилась – вот уж кому-кому, а этому-то было точно наплевать на офисные правила – незадолго до Часа икс его сделали начальником отдела. И он ходил павлином по квартире, почесывая свою огромную задницу утром в субботу – как всегда с бодуна – и слушал свои глупые гармошечные песни. Камиль бесил ее. Равно как и третья представительница офисного планктона, обитающая в их трешке недалеко от Кунцевской, которую они снимали вскладчину. Она была какой-то не от мира сего. А все кто были не от мира сего, очень бесили ее. А может, не только по этой причине она подсознательно злилась каждый раз, как видела Василису, фамилию которой она даже не давала себе труда спросить, у себя перед глазами. Может, эта Васька злила или просто раздражала всех окружающих самим фактом своего существования. А может, Кристина просто была стервой (ей очень нравилось ощущать себя красивой московской стервой, хотя насчет ее красоты каждый, кто знал ее, могли бы поспорить – и выиграл бы спор… поспорить с кем-нибудь другим, только не с ней) – и ее бесили вообще все, кроме нее самой. У нее самой изъянов, естественно, не было и быть не могло.
Кристина Краско часто злилась. Или раздражалась. Она, кажется, и добилась в жизни чего-то от постоянной злости на всех и вся. Когда мужчина, с которым она делила постель, не просыпался раньше нее, потому что ему надо было ехать на работу на час позже или он болел, она презрительно косилась на его постепенно заплывающий жиром живот, вставала с постели и говорила сама себе – мне никто не нужен. Пусть этот олух дрыхнет хоть всю жизнь, если ему так нравится. А я должна идти. Должна опять и опять выходить в мир и с ним бороться.