Последний путь Владимира Мономаха
Шрифт:
У Гиты сжималось сердце от этих дерзких взглядов на ее грудь и шею.
Владимир тоже замечал пылкость Олега, но даже в молодых летах старался понять человеческие слабости и греховные мысли. Он был спокоен за свою супругу, их соединил сам бог в церковном таинстве, а на стене висел его меч, и горе тому, кто заставит обнажить это оружие, доставшееся от отца.
Говорили о половецких набегах, о далеких землях. Потом перешли к своим домашним заботам, к нищете поселян, к постоянному ропоту смердов.
– Смерды у меня перевес похитили, – жаловался Олег, уже позабыв о красоте зеленоглазой женщины. – Неужели надо простить им?
Мономах, почти не прикасавшийся к чаше, развел руками.
– Виновных карай. Но по справедливости и не тяжко. Также и рабов не считай за скот.
– Чтобы они спали до полудня и коней моих не берегли?
– Если рабы поленились и не заперли твоих лошадей в конюшню и тати их похитят, пусть отвечают за нерадение. Также если по небрежению смерда, пахавшего на твоей земле, орало сломалось. Но вникай в сущность дела. Удели бедному частицу твоего добра, и тебе самому же будет лучше.
– А вот у меня еще закуп убежал, трудившийся на моей ниве за долг, а тиун поймал его, и я велел посадить беглеца на цепь. Пусть в вонючем порубе поразмыслит, что он теперь раб мой по закону.
– Но узнал ли ты причину его ухода?
– Если каждого смерда…
– Может быть, он ушел, чтобы деньги просить в рост и тебе свой долг возвратить, чтобы свободу купить?
– Некогда мне было разбираться.
Олегу стало скучно вести беседу за столом, за которым сидела красивая женщина, о таких обыденных вещах. Он опять поднял турий рог, в который склонившийся отрок налил меду из глиняной корчаги, как будто бы дело происходило не в княжеских палатах, а в доме какого-нибудь тиуна. У него же самого всегда на столе серебряные сосуды, отцовское наследство.
– Пью твое здоровье, светлая княгиня!
Размышляя о случае с бежавшим закупом, Владимир произнес:
– Все надо совершать разумно.
Сидевший за столом епископ, с удовольствием, но благопристойно поедавший куски пирога с рыбой и рисом, которые подкладывал ему хозяин, заметил с улыбкой:
– Сказано…
Мономах и Олег посмотрели на него.
– Красота воину – оружие, кораблю – ветрила, а князю – разумение.
Это происходило вчера. Наутро Олег уехал в далекую Тмутаракань. Гита осторожно прикрыла лисьим одеялом разметавшегося Владимира. Муж застонал во сне, скрежеща зубами. Может быть, видел в сонной дубраве, что вепрь ушел от него? Но эта жизнь началась с того дня, когда она покинула Экзетер. Опять вспомнились низкие каменные ворота, выходившие в сторону моря, и пустынное побережье, покрытое лиловым вереском… Беглецы сели в лодку и поплыли навстречу своей судьбе. Наступали сумерки, и никто их не преследовал.
Вскоре после переезда во Фландрию, богатую страну, где много овец и много шерстобитов, старая королева умерла, и Гиту взяла под свое попечение богомольная тетка Гунгильда, сестра отца. Гита хорошо запомнила ее добрые глаза, тихий голос, скромность в одежде. Точно она стыдилась, что одни люди пышно одеваются, сытно едят и рыгают от избытка пищи, а другие голодны и едва могут прикрыть рубищем свою наготу. Говорили, что Гунгильда с малых лет дала обет девственности и добровольно отказалась от радостной земной любви.
Из Сен-Омера семья Гиты переселилась в город Брюгге. Там было много воды, на зеленых лужайках паслись курчавые овцы, а в городских хижинах с утра до вечера трудились сукновалы. Снова потекли скучные дни, с хождением в полутемные церкви, где пели латинские псалмы и раздавались проповеди о смирении и покорности воле божьей. В такой обстановке она выросла, существуя как во сне, глядя на мир широко раскрытыми, вопрошающими глазами.
Теперь она познала все тайны жизни. Но иногда перед ее умственным зрением появлялось и надменное лицо Олега. Неугомонный князь ускакал со своими рыцарями в тот дальний город на берегу моря, куда приплывают греческие корабли, где веет морской ветер.
Снова мысли Гиты вернулись к началу ее теперешней жизни. Почувствовав приближение смерти и опасаясь, что она может оставить племянницу без правильного руководства на жизненном пути, Гунгильда повезла ее в Данию, к своему родственнику, королю Свену, женатому на Елизавете, дочери Ярослава Мудрого. До этого русская красавица в течение многих лет была женой Гаральда Жестокого. Когда его убили в Англии, Елизавета, еще сохранившая свою красоту, не замедлила выйти замуж за датского короля. Гита с волнением смотрела на эту прославленную на весь мир женщину, которой посвящали свои песни скандинавские скальды. А Елизавета ласкала ее льняные волосы и говорила:
– Владимир – благородный ярл, мужественный воин. Ты будешь не последней среди счастливых, родишь ему много детей и продлишь род своего отца. Ты убедишься, что наша страна полна всяческого богатства.
Елизавета к тому времени стала дородной и величественной, и по сравнению с нею Гита казалась тоненькой весенней березкой. Вытирая платком слезы, королева шептала:
– Видишь, я плачу, вспоминая Русскую землю, где впервые увидела свет мира.
Это по ее замыслу Гиту просватали за Владимира, сына Всеволода, киевского короля. Вскоре большой корабль с красиво вырезанной птицей на носу отплыл на восток. Снова Гита пустилась в морское странствие. Гребцы, сгибая и разгибая мощные нагие спины, пели:
Море – дорога для воина к славе, море – дорога к любимой деве…Так Гита плыла много дней. На корабле разостлали ковер, и она, сидя на нем, слушала воинственные песни. Вместе с нею отправились в дальний путь некоторые знатные женщины и монахини, которым Елизавета поручила молодую невесту. Одна из этих скромных монахинь, может быть опьяненная морским воздухом и непривычной близостью молодых мужчин, соблазнилась и совершила прелюбодеяние. Ее застали с молодым воином на месте преступления, связали обоих одной веревкой и кинули в море, и Гита до конца своих дней не могла забыть этих душераздирающих криков монахини и дикого воя мужчины, когда они захлебывались в воде. Но море поглотило их, и эта казнь не нарушила морскую красоту. Как будто бы ничего не случилось, величественная пучина равнодушно сияла вокруг.
Потом открылось широкое устье неизвестной реки. Берега ее были покрыты дремучими лесами, и в речных зарослях водилось множество птиц. Пройдя реку, корабль очутился на необозримом озере, где стаями поднимались с воды белые лебеди и серые гуси. Воздух здесь трепетал от курлыканья, гоготанья, кряканья и пения птиц. Затем стали подниматься по другой реке. Так прибыли в город, который назывался Новгород. Все здесь было полно для Гиты странного очарования. Добродушные люди говорили с нею, храня на устах улыбку. В этом шумном пристанище она увидела толпы чужестранцев, пришедших сюда со всех концов света, горы товаров, почувствовала запахи торговли – здесь пахло смолой, мехами, соленой рыбой, пенькой, свежесрубленным деревом. В городе ее встретил родственник жениха, молодой князь по имени Глеб, может быть немного безрассудный, но любезный человек в шапке из парчи, заломленной на левое ухо. Здесь все было другое, чем во Фландрии или Дании, – шапки, люди, дома, церкви. Удивляло Гиту, что улицы в Новгороде мостились бревнами, а вода весело бежала по деревянным желобам. Ее повели в одну из церквей. Стены были заполнены росписью. Со всех сторон на нее взирали крылатые ангелы, святые старцы, пророки с длинными свитками в руках. Богородица всходила по ступенькам храма, пряла пряжу для храмовой завесы, слушала архангела, умилительно сидела у яслей, в которых лежал младенец, скорбно стояла у креста… Глеб то окидывал взором эту церковную красоту, то заглядывал Гите в глаза, пытаясь увидеть, какое впечатление производит она на чужестранку…