Последний самурай
Шрифт:
— Лесть должна быть тонкой, господин Томосава, — сказал Набуки. Льстить нужно так, чтобы, сделав приятное предмету своей лести, не навлечь на себя подозрения во лжи и в корыстных интересах.
Лицо секретаря вытянулось.
— Я учту это, господин Набуки, — сдержанно произнес он, склонив голову в знак почтения. — Извините, что я невольно вызвал ваш гнев.
— Это вы должны меня извинить, господин Томосава, — сказал Набуки. Мой гнев, как вы выразились, вызван отнюдь не вами, а моим дурным настроением. Я что-то неважно себя чувствую сегодня. Мне не следовало срываться на вас. Прошу простить меня.
— Вы нездоровы, господин Набуки? — встревоженно спросил Томосава, а госпожа Окими сделала беспокойное движение в сторону закрытой двери лифта, словно намереваясь выскочить из него на ходу и броситься за помощью. Оба выглядели искренне озабоченными состоянием
— Пустое, — сказал он. — Просто с самого утра меня одолевают какие-то неясные предчувствия. Я совершенно здоров, но сегодня мне вдруг показалось, что я скоро умру.
— По радио объявляли, что сегодня ожидаются магнитные бури, — с облегчением в голосе сказал Томосава. Господин Набуки был благодарен ему за это облегчение, даже если оно было поддельным. — Это все из-за солнечных пятен. Метеочувствительные люди всегда очень остро на это реагируют.
— Да, наверное, — сказал господин Набуки. Он никогда в жизни не реагировал на изменения погоды, а магнитные бури всегда были для него пустым звуком, словосочетанием, которое ровным счетом ничего не означало. Однако, возрази он сейчас своему секретарю, это вызвало бы продолжение бессмысленного разговора. В последнее время господин Набуки начал замечать, что пустая болтовня раздражает его намного сильнее, чем раньше.
Они замолчали. Господин Набуки смотрел на мелькание красных цифр в плексигласовом окошечке над дверью и вдыхал тонкий аромат французских духов, исходивший от госпожи Окими. Госпожа Окими до сих пор была не замужем, и Набуки вдруг стало интересно, есть ли у нее мужчина. В дни его молодости незамужняя женщина, которая спала с мужчинами, называлась вполне определенно, и отношение к ней было соответствующее — ну, иногда с оттенком сочувствия. А потом все как-то незаметно изменилось — увы, не в лучшую сторону.
«Беда в том, что наши предки слишком долго жили отдельно от всего остального мира и оказались совершенно не готовыми к встрече с европейцами. А эта наша страсть к подражанию! Это копирование чуждых нам привычек и обычаев! Вот где настоящая беда! Мы с одинаковой легкостью перенимаем и плохое, и хорошее. В основном плохое, поскольку то, что хорошо для европейцев, для нас губительно. Недаром американские солдаты — там, на Окинаве, — называли нас обезьянами… В чем-то они были правы, эти крикливые варвары. И мне остается утешаться лишь тем, что многие из них уже не первый десяток лет лежат на дне моря, давно превратившись в скелеты…»
Скоростной лифт замедлил ход и плавно остановился. Мелодично звякнул звонок, и отполированные до блеска створки двери бесшумно разъехались, скользнув в пазы. Господин Набуки вышел в холл, где под написанной на двух языках — японском и английском — вывеской «Набуки корпорейшн» сидела за стойкой миловидная служащая в светлом костюме европейского покроя. У нее были тонкие черты лица, блестящие, как вороново крыло, волосы и нежная кожа. При появлении господина Набуки она встала и отвесила почтительный поклон. «Интересно, — подумал господин Набуки, — что они чувствуют, кланяясь мне? Друг с другом они здороваются на европейский манер, пожимая руки и обмениваясь ничего не значащими словами. Может быть, они считают меня деспотом, выжившим из ума старикашкой? Пусть так, но, пока я жив и сохраняю способность руководить корпорацией, им придется терпеть мои причуды. В конце концов, я требую от них не так уж много, да и терпеть им осталось, судя по всему, недолго…»
Мысль о собственной смерти снова заставила господина Набуки нахмуриться. Служащая за стойкой, решив, вероятно, что недовольство главы «Набуки корпорейшн» относится к ней, заметно огорчилась. Господин Набуки поспешил исправить свою оплошность, ласково ей улыбнувшись и обронив несколько добрых слов.
По-прежнему сопровождаемый своим личным секретарем и госпожой Окими, президент корпорации прошел по длинному коридору, залитому мягким светом скрытых в панелях ламп, и зашагал по пружинящему ковровому покрытию. Его свита
Он прошествовал в свой просторный кабинет, обставленный в роскошном стиле богатого американского офиса. Сплошная стеклянная стена открывала великолепный вид на город, несколько обезображенный соседним небоскребом, который заслонял полнеба своей зеркальной тушей. Господин Набуки тщательно следил за тем, чтобы обстановка его кабинета и всех офисов «Набуки корпорейшн» шла в ногу с модой и даже, если это возможно, на полшага впереди нее. Это внушало посетителям уверенность в том, что дела фирмы идут наилучшим образом, что в целом соответствовало действительности. Правда, случались моменты — вот как теперь, к примеру, — когда вид собственного кабинета вызывал у господина Набуки сильнейшую идиосинкразию, но это касалось только его лично.
С подобающим величием глава корпорации занял свое место и огляделся, тщетно пытаясь преодолеть свое плохое настроение. Особенно раздражали его картины — большие квадраты взятой под стекло бумаги в тонких металлических рамах, испещренные какими-то размытыми линиями и пятнами, которые ровным счетом ничего не значили и имели лишь то достоинство, что идеально гармонировали с обстановкой кабинета. Пребывая в хорошем настроении, господин Набуки даже усматривал в этих плавных переливах цвета и бесформенных кляксах какой-то глубинный смысл. Однако сегодня он видел только несколько беспорядочно испачканных краской листов бумаги, вышедших из высококлассного японского цветного принтера. Да и вся остальная обстановка офиса казалась ему сегодня какой-то безликой и как будто не совсем настоящей. Она слишком часто менялась и потому была начисто лишена человеческого тепла и уюта. Глядя вокруг, господин Набуки чувствовал себя манекеном, сидящим в витрине дорогого мебельного магазина, сделанным из папье-маше или новомодного пластика чучелом в европейском костюме, призванным оживлять собой безликое скопище штампованной мебели. В сущности, это было не так уж далеко от истины. Глава корпорации, сидевший за сделанным из прозрачного небьющегося стекла замысловато изогнутым столом, действительно был не более чем ширмой, надувной куклой без прошлого и будущего, сохранявшей видимость жизни только на глазах у служащих фирмы и посетителей. На самом деле никакого господина Набуки Синдзабуро на свете не было, а если и был, то он не имел ничего общего с человеком, который сидел за столом в кабинете владельца корпорации Набуки. Этот элегантный седовласый японец, рассеянно игравший клавишами суперсовременного компьютера, был всего-навсего скорлупой, раковиной, внутри которой скрывался кто-то другой. Никто на свете не знал настоящего имени этого человека, — никто, кроме него самого. За долгие годы это имя можно было бы и забыть, но он старательно хранил его в памяти — Минамото-но Хорикава, последний потомок древнего аристократического рода, последняя зеленая ветка на засохшем от старости дереве… Впрочем, не такая уж и зеленая. Старость подкралась незаметно и уже занесла над ним свой отравленный клинок.
Господин Набуки, не поворачивая головы, покосился налево, где в углу над низким чайным столиком — единственной данью национальным традициям в этой безликой комнате — на специальной подставке лежал тяжелый меч в облупившихся лакированных ножнах. Вопреки обыкновению, меч был один, без пары: второй, малый самурайский меч вакидзаси, потерялся много лет назад. Декоратор, работавший на господина Набуки, очень не любил этот предмет, который никак не вписывался в срисованные им из модных журналов интерьеры и все время пытался склонить господина Набуки к тому, чтобы убрать меч из кабинета или хотя бы заново отлакировать сильно потрепанные ножны. Но недаром господин Набуки прошел тернистый путь от нищего, потерявшего все на свете подростка до главы процветающей корпорации: он был тверд как сталь, и все хитроумные доводы декоратора разбивались вдребезги о его холодное и ничем не аргументированное «нет». Облупившиеся ножны и обвитая потемневшим от пота, полуистлевшим, сильно потертым кожаным ремешком рукоять хранили тепло прикосновений бесчисленного множества воинов, прославивших имя Минамото. Господин Набуки не допускал даже мысли о том, чтобы отправить все это на свалку или похоронить под толстым слоем блестящего лака. Господину Набуки и так пришлось отказаться от всего, что было ему дорого, — от всего, кроме этого меча да пожелтевшей фотографии, надежно спрятанной в тайнике, на его загородной вилле.