Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
В зале зааплодировали. Рогов опять поднялся, намереваясь что-то сказать, но говорить ему не давали.
Михаил Петрович протиснулся к выходу. И хотя разумом он понимал, что Синецкий более достойная кандидатура на председательский пост, чем Ваня, но сердце защемила горькая обида за брата, и аплодисменты тупой болью отзывались в ушах. Он ушел с собрания.
Окно у Копыловых было распахнуто. На подоконнике стояла радиола, а у избы собрался хоровод — парни, девушки, по всей вероятности, решившие, что если Дом культуры занят, можно потанцевать
Михаил Петрович прошел мимо хоровода, в душе сердясь на танцующих, которым, кажется, не было дела ни до колхозного собрания, ни до того, что старшие в этот же самый час решают судьбу председателя... Они веселятся!
Дома Тамара подскочила к нему.
— Ой,-как ты долго!... А я тут одна. Ребята уснули. Фрося побежала на собрание. Она очень переживает. Неужели Ивана Петровича снимут? Такой чудесный человек...
Михаил Петрович промолчал. Да и что он мог сказать, если гремят аплодисменты Синецкому, если на сердце у самого лежит какая-то неотступная тяжесть. Уехать бы поскорее отсюда, что ли... Но сегодня Вера Матвеевна сказала, что нужно еще несколько деньков присмотреть за Лидией Николаевной, и он с радостью согласился — да, да, нужно!
Тамара хозяйничала на кухне, пообещав угостить его отличным ужином.
Вскоре после ужина вернулась Фрося — довольная, веселая, сияющая.
— Ой, Михаил Петрович, ой, Тамарочка, оставили Ваню председателем, оставили! — радовалась она.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — отозвалась Тамара, обнимая хозяйку.
— Ох, как его там чистили... Все припомнили, за все отругали. Сидел Ваня за столом, как на иголках, смотрю — то краснеет, то голову опустит, а ни разу не закурил, — рассказывала Фрося. — Потом Виктор выступил. Он тоже пробрал Ваню, а в конце сказал, что нужно оставить Ивана Петровича председателем и втройне спрашивать с него... Мой-то в последнее время волком глядел на Виктора, вытурить из Бурана грозился, а Виктор спас его...
Рассказ Фроси и удивил, и обрадовал Михаила Петровича. Сейчас он жалел о том, что ушел с собрания, поспешил сделать выводы. А все обернулось по-другому: Ваня победил. Но поймет ли он, что это не его победа? Станет ли другим?
18
Странное дело. Всем своим существом Фиалковская чувствовала: выздоравливает. Уже стихла боль, уже ходит она, осторожно ступая по дорожкам больничного сада, спит по ночам беспробудно. Вчера покинула больничную палату и перешла в свой дом — там ей удобней и спокойней, а если что, рядом всегда заботливая Вера Матвеевна, которая жила в ее квартире. Дела идут нормально. И все-таки на душе горько-горько, даже совсем выздоравливать не хочется. Она уже считает минуты — скоро, скоро уедет Михаил Петрович...
Утро было хмурое, серое. Под окном тоскливо свистел в тополиных ветвях бесприютный ветер. На ветвях тополей еще каким-то чудом держалась поредевшая сиротливая листва.
С утра собирался дождь. Вот по стеклу хлестнули первые капли, они точно предупреждали: жди, жди, скоро нагрянет наша мокрая неисчислимая рать,
Дождь усилился. В окно Лидия Николаевна видела, как с ветвей закапала вода, и ей показалось, будто ветви торопливо отсчитывают кому-то спасительное лекарство.
На кухне Рита укладывала в сетку Веры Матвеевны подарки и в первую очередь, конечно, клубничное варенье. Рита и Вера Матвеевна успели подружиться за эти дни. Лидия Николаевна слышала голос операционной сестры:
— Ты вот что, к нам приезжай, институт у нас хороший, больницы хорошие. Жить у меня будешь. Незачем тебе идти в это общежитие. От института живу я недалеко. Удобно тебе будет.
— Конечно, конечно, Вера Матвеевна, приеду, — соглашалась девушка. — Идемте в больницу, со всеми попрощаетесь, а то сейчас машина подойдет.
— Ах, боже мой, не люблю прощаться, — вздохнула Вера Матвеевна. — Ну да ладно, идем.
«Уезжают, уезжают, — с отчаянием билось в голове Лидии Николаевны. — Почему же не идет Михаил Петрович? А вдруг не придет?» — ужаснулась она.
Как тяжелый больной, стонал под окном ветер, и Лидии Николаевне было жутковато одной в просторной, похожей на больничную палату комнате, где и мебель-то была вся больничная...
Неслышно вошел Михаил Петрович. Он был в той же куртке на длинной «молнии», но в расстегнутом коротковатом плаще, в кепке, в сапогах. Это, видимо, брат нарядил его в дорогу... Лидия Николаевна взглянула на него и сразу почувствовала, как внутри что-то оборвалось.
— Прощайте, Лидия Николаевна, — шепотом сказал он, целуя ей руку.
Она растерялась, забыла, что нужно говорить в ответ, как будто не понимала смысла его слов, потом еле выдавила:
— Прощайте, мой хороший спаситель...
— И, может быть, виновник несчастья.
— Нет, нет, не смейте так говорить, — решительно запротестовала она. — Вы не виноваты, у дикарей свои законы. — Лидия Николаевна заглянула ему в глаза и вдруг расплакалась.
— Что вы, что вы, Лидия Николаевна, — забеспокоился он. — Зачем же плакать, не надо плакать, не надо...
— Извините, не буду, — она достала из-под подушки носовой платок, вытерла слезы. — Не буду плакать, если вы дадите честное слово еще приехать в Буран.
Он грустно улыбнулся, тихо сказал:
— Приеду. У меня здесь родственники. Но вас уже не будет...
— Буду, Михаил Петрович, буду, — торопливо отвечала она. — Я уж никогда не смогу покинуть больницу, где спасли мне жизнь, я в долгу перед этой больницей и перед вами в долгу... Всю вы меня перевернули... Я многое поняла за это время.
Михаил Петрович встал, потянулся рукой к календарю.
— Не ищите тот листок, его уже нет. Мы с Ритой вчера сорвали его.
Вернулись Вера Матвеевна и Рита. Целуя Фиалковскую, Вера Матвеевна растроганно говорила:
— До свидания, милая вы моя Лидия Николаевна. Хоть мало я пожила здесь, да рада — хороших людей встретила. Выздоравливайте поскорей и нас не забывайте. — Вера Матвеевна взглянула на Михаила Петровича, вздохнула, кивнула головой Рите — идем, дескать, пусть люди попрощаются.