Последний выстрел. Встречи в Буране

Горбачев Алексей Михайлович

Тем, кто интересовался, Чайкин-Бублик говорил, что догоняет свою часть, что недавно выписан из госпиталя, даже рану показывал на груди. Ему верили, его подкармливали, и он шел все дальше и дальше. Он уже освоился и стал привыкать к своей новой фамилии, к своему новому положению и только боялся встретить знакомого бойца, командира или бывшего партизана, которые могли узнать его.

В красноармейской книжке Чайкина оказалось письмо — военный треугольничек от какой-то соседки из освобожденного района Ростовской области. Соседка писала «касатику Федотушке» невеселые слова о том, что деревенька их дотла

сожжена, что вся семья Федотушки погибла от рук супостатов... Как-то прочел это письмо Чайкин-Бублик бойцам, которые угощали его солдатским ужином. Бойцы вместе с ним погоревали, посочувствовали, как могли утешили осиротевшего солдата, порассказали о своих бедах-горестях и стали уговаривать «отставшего» остаться у них в гужтранспортной роте. Чайкин-Бублик сперва для приличия поотказывался — свою часть, мол, найти надо, а потом согласился да так и прослужил там до конца войны, даже медаль «За боевые заслуги» заработал.

Конечно же, на большую должность Чайкину-Бублику рассчитывать не приходилось, потому что в красноармейской книжке было указано его малое образование — четыре класса сельской школы, и по специальности он — хлебороб-колхозник...

Погибший Чайкин был несколько постарше Кузьмы Бублика, но эту разницу бывший полицай вскоре устранил — отрастил бороду.

После войны он был демобилизован и решил поехать не в Ростовскую область, а в далекий степной край. Об этом степном крае часто говаривал ротный писарь, подорвавшийся на мине за неделю до Дня Победы.

— Едешь, братцы, сутки, едешь вторые и ничего, кроме степи, не видно — ни деревушки, ни хуторка. Просторно! — восхищенно говорил писарь.

Эти слова запали в душу Чайкину-Бублику. Именно такой край и нужен ему, чтобы забраться в глушь и жить, жить...

Так он очутился в совхозе «Гвардеец».

Здесь обрадовались фронтовику-солдату. Тогдашний директор, тоже бывший фронтовик, уволенный под чистую еще в сорок третьем году, Николай Алексеевич Шапошников, можно сказать, с распростертыми объятиями встретил солдата.

— Молодец, Чайкин, что к нам приехал! В Ростовской области народу и без тебя много, а тут руки нужны. Документы у тебя в порядке?

— В порядке, — смело ответил Чайкин-Бублик.

— Ладно, если что, запросим по месту рождения. Все было хорошо, все Чайкину-Бублику понравилось в директоре Шапошникове, кроме его слов: «Если что, запросим по месту рождения».

Коль дойдет до запроса, придется удирать из совхоза...

На второй или на третий день Чайкин-Бублик услышал в общежитии балагуристый разговор меж молодыми парнями-механизаторами.

— Ты, Мишка, можешь выскочить в ударники, если приударишь за сестрой директорской, за Катериной, — подтрунивал над товарищем белобрысый, с выщербленным зубом паренек.

— Тоже сказал, Катерине уже под тридцать, — незлобиво отмахнулся тот.

— А тебе под... восемнадцать...

— Хватит вам, пошли в кино, — вмешался третий.

Чайкин-Бублик тоже пошел в кино и увидел там Катерину Шапошникову. Она и в самом деле была уже в возрасте, какая-то нескладная, угловатая, с широким безбровым лицом, большими руками, в туфлях мужского размера. И все-таки он заговорил с ней, пошел провожать из кино и по дороге узнал, что Катерина живет в семье брата-директора, что стесняет

она его, а податься некуда, что брат с удовольствием отправил бы ее в женское общежитие, но боится людской молвы: у самого хоромы, а сестру в общежитие вытурил... Катерина рассказывала об этом с простодушной непосредственностью, без обиды.

«Глуповата Катерина, да, кажется, может выручить», — подумал Чайкин-Бублик и пригласил ее на следующий вечер погулять по бережку.

Она согласилась.

Недели через две Чайкин-Бублик зашел в кабинет к директору, подождал, когда уйдут управляющий и бухгалтер.

— Ты что, Чайкин? — спросил Шапошников.

— Разговор есть, Николай Алексеевич. С сестрой вашей я знаком...

— Знаю, — сердито проговорил директор. — Нынче утром домой пришла.

— И я не раньше, — усмехнулся Чайкин-Бублик. — Не подумайте плохого, Николай Алексеевич, серьезно это у нас, жениться хочу.

Директор вскочил. Глаза его радостно заблестели.

— Что ж так быстро, — осторожно сказал он, а по его носатому лицу было заметно, что он доволен, рад-радешенек, что он готов хоть сейчас благословить сестру на брак с бывшим фронтовиком.

— А чего ждать, возраст уже, — небрежно бросил Чайкин-Бублик.

— Да, да, это верно... В таком разе, как говорится, любовь да совет.

Чайкин-Бублик помолчал немного, потом виновато обронил:

— Заковыка есть одна... В графе о семейном положении «женат» записано, а в действительности нет жены, немцы убили, вот письмо.

Шапошников долго вертел в руках уже порядком-таки истертый треугольничек.

— Значит, все погибли? Жалко, — вздохнул он.

— Жалко, — кивнул головой Чайкин-Бублик. — Да ведь живой думает о живом... Расписаться хочу с Катериной, да не распишут... графа мешает. Если написать по месту рождения, сколько времени пройдет, может, и документов никаких не осталось. Погорело все... Самому ехать надо...

Шапошников подозрительно оглядел будущего зятя и не на шутку всполошился. «Уедет хлюст, ищи ветра в поле... Оставит Катерину при пиковом интересе да еще с ребенком на моих руках», — подумал он и торопливо заговорил:

— Ладно, Чайкин, все утрясем... Чего тебе зря деньги на поездку тратить. Преступления тут никакого нету, раз жена в войну погибла. Много погибало... Из-за какой-то графы расстраивать твое семейное счастье не будем.

Шапошников и в самом деле все «утряс». Тут же в совхозе Чайкины зарегистрировались, директор выделил молодоженам квартиру, потом помог дом построить.

И зажил Чайкин-Бублик под крылышком руководящего родственника припеваючи, и посмеивался он про себя над Шапошниковым: «Лопух ты вислоухий, выручил бедного полицая...»

Шапошников хотел продвинуть зятя по службе, отправить на какие-нибудь курсы, но тот, к его великому изумлению, отказался от всего, ссылаясь на малую грамоту, на бывшие раны, и просил оставить его сторожем.

— Что с тобой, Федот, поделаешь, — разводил руками Шапошников. — По разговору видно, что ты человек развитой, грамотный, потянул бы хорошую должность...

Чайкин-Бублик насторожился. «Вот ведь как получается, — мрачно раздумывал он, — даже разговор твой может выдать тебя, значит, нужно меньше разговаривать». Чтобы отклонить подозрения, он пояснил: