Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
— Вот это хорошо, что приехали... К нам в старину даже сам Лев Николаевич Толстой наведывался кумыску попить, знатный когда-то был кумыс в Буране, далеко славился. Теперь забыли, не делаем, а зря...
— Эк, вспомнил старину, — мотнул головой хозяин.
Дмитрий Романович колко глянул на него своими зеленоватыми, узко поставленными глазами.
— Больно редко вспоминаем...
— Ты, Дмитрий Романович, хоть ради гостя надел бы свою Золотую Звезду, — сказал Иван Петрович и, обращаясь к брату, сообщил: — Он единственный у нас Герой Социалистического Труда, знаменитый пастух,
— Не надо, Ваня, — с непонятной досадой отмахнулся
Дмитрий Романович.
— Почему не надо? Чудак ты, — упрекнул хозяин и громко провозгласил: — Выпьем за Героя!
Михаил Петрович увидел, как нахмурилось обветренное, худощавое лицо пастуха, как задрожала его рука, выплескивая из рюмки водку. И еще он заметил, что даже Игнат Кондратьевич, который раньше, прежде чем выпить, говорил «дай бог не последнюю, катись, водочка, сладкой капелькой», сейчас молча и торопливо опрокинул рюмку в рот.
4
В боковушке-спаленке Михаил Петрович разделся, потушил свет и утонул в мягкой пуховой перине. От холодноватых шуршащих простыней приятно пахло рекой. «Царская постель», — удовлетворенно подумал он, в мыслях сравнивая дом брата с той комнатушкой в большой коммунальной квартире, где жил сам. Да какое может быть сравнение! Здесь — уют, семейный очаг, а там — холостяцкая железная койка, взятая из больницы еще в первый год работы, письменный стол, заваленный бумагами, два старых книжных шкафа, пара стульев... Кажется, единственным украшением в его комнате был дорогой телевизор, на котором стоял подарок Тамары — ее фотография в рамке. «Если меня нет на экране, я все равно буду смотреть на тебя», — говорила она, вручая снимок.
Один раз в неделю, по пятницам, к Михаилу Петровичу приходила его операционная сестра, Вера Матвеевна Косарева. Она произносила свое обычное «эвакуируйтесь» и начинала уборку в комнате. Никаких возражений Вера Матвеевна не признавала, ни с какой самой срочной домашней работой доктора не считалась, даже не брала во внимание того, что он по натуре своей был человеком опрятным и беспорядка дома не допускал. На первых порах Михаил Петрович пытался доказать: в комнате чисто, сам прибирал. Но Вера Матвеевна упрямо заявляла:
— Здесь нужна женская рука.
Убедившись в бесполезности возражений, он безропотно выходил на кухню или во двор и ждал, пока сестра закончит свое дело. Примерно через полчаса Михаил Петрович возвращался, и они садились пить чай. Такое чаепитие тоже было узаконено, и доктор специально покупал любимое Верой Матвеевной клубничное варенье. Чаевничали они почти всегда молча, а если и говорили, то только о больнице, о больных, о прошлых и будущих операциях.
Всякий раз, глянув после уборки на телевизор, Михаил Петрович замечал: опять исчез Тамарин портрет. Это Вера Матвеевна упрятала его куда-нибудь подальше, с глаз долой. Проводив сестру, он находил фотографию, водружал ее на старое место, и до следующей пятницы снимок незыблемо стоял на телевизоре.
Михаил Петрович знал, что операционная сестра терпеть не могла Тамару. Она все чаще и чаще твердила: «Еще успеете надеть хомут на шею, вам наукой заниматься
Если, например, случалось Тамаре звонить по телефону в больницу и трубку брала Вера Матвеевна, происходил приблизительно такой разговор:
— Пригласите, пожалуйста, к телефону Михаила Петровича, — просила Тамара.
— Не могу, он занят, — следовал ответ.
— Скоро ли он освободится?
— В первый же день, как только выйдет на пенсию...
При встречах Тамара жаловалась ему: «У вас в больнице работают одни грубиянки». Михаил Петрович сперва посмеивался, потом попросил операционную сестру не вмешиваться до такой степени в его личную жизнь. Вера Матвеевна равнодушно отмалчивалась, словно доктор обращался не к ней, и продолжала свое... В конце концов она возненавидела телевизор, намекая, что он зря купил этакую махинищу, что на столь разорительную покупку его, конечно же, толкнула Тамара, что этим окаянным телевизором красивая Тамара просто соблазняет холостого доктора, красуясь перед ним на голубом экране...
Михаил Петрович только посмеивался. Но в чем-то Вера Матвеевна была права, и он всерьез побаивался, как бы она во время уборки не испортила телевизор.
И вот сейчас в темной боковушке-спаленке он больше вспоминал не Тамару, а несколько чудаковатую операционную сестру, которая была ему незаменимой помощницей на операциях и по-матерински доброй советчицей в жизни. Если бы не Вера Матвеевна, он, кажется, приехал бы сюда налегке, с одним портфелем... Это она собрала его в дорогу, накупила подарков детям, брату, невестке, и он был благодарен ей за это.
А хорошо встретил его Ваня, какую вечеринку закатил! И невестка рада, и Ванины родичи тоже... Сейчас перед глазами Михаила Петровича проходили все, кто сидел за столом — любитель рассказывать всякие были-небыли Игнат Кондратьевич, щеголеватый Синецкий с чернявой разговорчивой супругой, немногословная, чуточку печальная Наталья Копылова, непонятный Герой-пастух, о котором Ваня потом сердито говорил: «Чудак, гордиться должен высокой наградой, а он выкаблучивается...»
«Жалко, что Фиалковская не их родственница, тоже, наверное, пришла бы вечером», — подумал Михаил Петрович и сам удивился этой мысли. А Фиалковская тут причем?!
Проснулся он поздно. Сквозь прикрытые ставни тонкими струйками лучей сочилось теплое летнее солнце. Падая на никелированную спинку кровати, лучи дробились и брызгами солнечных зайчиков сияли на стенах, на потолке... В доме было тихо, и за окном, на улице, тоже стояла непривычная тишина. Беззаботно нежась в постели, Михаил Петрович слушал тишину... В городе даже на шестой этаж в его комнату прорывался приглушенный, почти никогда не смолкаемый уличный шум; бывало, в городе после какой-нибудь праздничной вечеринки голова раскалывалась, а здесь — и выпил вчера порядочно, а в голове легко и ясно...