Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
— Боже сохрани, Иван Петрович, да я с удовольствием не стану мешать, если бидоны регулярно будут мыть горячей кипяченой водой, если кипятильник всегда будет в исправности...
— Наладим, Иван Петрович, наладим кипятильник, — торопливо пообещал Катков.
Вмешался более хитрый и дипломатичный Игнат Кондратьевич.
— Правильно доктор говорит, нужно учесть справедливые замечания. Спасибо, Лидия Николаевна, что подсказали.
— Хорошо, Игнат Кондратьевич, что хоть вы понимаете.
— Как же не понять! — откликнулся он. — Для пользы дела стараетесь... Вы уж,
Председатель кивнул головой Каткову — давай, мол, действуй, уговорили докторшу... Катков уже напялил кепку и готов был вышмыгнуть из кабинета, но Фиалковская вежливо, даже с каким-то сожалением ответила:
— Извините, Игнат Кондратьевич, я уже позвонила на молокозавод, проконсультировалась... Там не примут молоко из грязной тары.
Председатель чертыхнулся. Бросившись в кресло (кресло под ним жалобно застонало), он сверлил докторшу злыми, студенистыми глазами, готовый, кажется, кинуться на нее с кулаками. Катков преданно поглядывал на начальство, не зная, что ему делать.
— Ах, беда, беда, урон-то какой терпим, — с бухгалтерской расчетливостью сокрушался Игнат Кондратьевич.
— А мы этот урон возместим за счет врача! — выпалил председатель. Такая мысль, видимо, пришла к нему неожиданно, и он, ухватившись за нее, стал запугивать Фиалковскую. — Слышите, Лидия Николаевна, задержите молоко, скиснет оно, заплатите из своего кармана!
— Я согласна, Иван Петрович, действительно, зачем колхозу нести урон, — отвечала она. — Приглашайте районную санэпидстанцию, председателя колхозной ревизионной комиссии, они, конечно же, скажут — я виновата, и высчитывайте из моей зарплаты стоимость молока...
Председатель, кладовщик и даже бухгалтер — негодующие и взъерошенные — хором упрекали врача в превышении власти, напоминали ей о каких-то неизвестных Михаилу Петровичу случаях, когда она была не права, грозили ей. А Фиалковская — невысокая, худенькая, в неизменном своем ситцевом платье в горошек — стояла посреди кабинета, и вид у нее был совсем не воинственный. В ее голубых глазах виднелась даже робость. Отвечая на реплики, она не повышала голоса, но ответы ее были меткими, и в голосе по-прежнему слышалась ирония.
«Ну, молодец, молодец», — в мыслях похваливал ее Михаил Петрович.
— До свидания, товарищи. С вами хорошо разговаривать, но меня ждут, — сказала на прощание Фиалковская.
Когда она вышла, Иван Петрович набросился на Каткова:
— Ты что же, Серафим преподобный, не следишь за тарой!
— Болел я, Иван Петрович, — пытался выкрутиться кладовщик.
— Нашел время болеть! Вот высчитаю из твоих трудодней стоимость молока, запомнишь, почем фунт изюму! — бушевал председатель, а наедине он жаловался брату: — Ну, видел зубки докторши?.. Кусучие. Привяжется она — и хоть ты кол на голове теши, не отстанет. Тут над планом дрожишь-колдуешь, а ей подавай санитарию... Путается под ногами.
— У вас, Ваня, трудно понять, кто у кого под ногами путается. Откровенно говоря, она права.
— Защитник нашелся... Все вы, доктора, одинаковы, — хмуро отмахнулся Иван Петрович.
Каждое
Фрося иногда с неловкой улыбкой говорила:
— Отдохнуть приехали, а тут хозяйственными делами заниматься приходится...
— Для меня и это отдых, — искренне уверял он.
Завтракали они всегда во дворе, под развесистым топольком. Мама не разрешала сыновьям такой вольности, а дядя Миша разрешал, и завтракать с ним было весело.
На этот раз во время завтрака пришел Синецкий.
— Хлеб да соль.
— Садитесь к столу, Виктор Тимофеевич, — пригласил доктор.
— К сожалению, только из-за стола... Не хотите ли, Михаил Петрович, прокатиться со мной по полям? Быть в селе и не видеть полей — преступление.
Михаил Петрович помедлил с ответом. Он уже знал, что Синецкий вихрем носится по полям на мотоцикле без коляски, а доктор Воронов не питал уважения к этому виду транспорта, потому что нередко лихие мотоциклисты попадали к нему на операционный стол с травмами... Кроме того, Фиалковская как-то рассказывала, что в годы студенчества Синецкий был чемпионом области по мотогонкам, а ездить на мотоциклах с чемпионами, особенно с бывшими — занятие не очень-то безопасное...
Как бы разгадав опасения доктора, Синецкий пояснил:
— Я на газике.
— Вы правы: не побывать в поле — преступление. Поедемте, — с удовольствием согласился Михаил Петрович.
Синецкий, как и Фиалковская, сам управлял машиной. Машина у него была не чета «москвичу»-старичку — новенький вездеход. Михаил Петрович внимательно поглядывал на соседа, и ему почему-то подумалось, что Виктор Тимофеевич и Лидия Николаевна — вот была бы отличная пара! Но вместе с тем он был доволен, что тот женат на Фене...
День выдался погожий, знойный, и Синецкий заметно радовался стойкой погоде, был хорошо настроен, отчаянно гнал машину по степному пыльному проселку. Иногда он останавливался, выходил из машины, срывал колоски, растирал их на ладони, провеивал зерно и удовлетворенно говорил:
— Пора и здесь начинать, — и мчался дальше.
В полдень они приехали на бригадный полевой стан. Раньше Михаилу Петровичу не доводилось бывать на полевых станах, он даже понятия не имел, что это такое. И вот сейчас увидел — стоят среди ровной-ровной степи, у чахлой лесной полоски, деревянные, почерневшие от дождей вагончики на кованых полозьях. Чуть поодаль от них, под невысоким дощатым навесом, разместилась кухня с длинными, врытыми в землю обеденными столами. Дальше, метрах в ста от вагончиков — ток, уже заваленный ворохами зерна. К току то и дело подходили машины от комбайнов. Их разгружали бедовые, шумные школьники. Навалятся гурьбой, откроют борта и давай, и давай орудовать легкими деревянными лопатами.