Последняя битва
Шрифт:
— Игорь Семенович, пообщайтесь пока с товарищами офицерами, чаю попейте с баранками. Когда будете нужны, вас позовут. А мне с Алексеем нужно идти. Товарищ Романов его уже ждёт.
Зорин кивнул…
А я через пять минут застыл возле огромной дубовой двери, испытывая прилив внезапно нахлынувшей робости.
— Ну что же вы, Алексей? — подбодрила меня маленькая полненькая женщина-секретарь. — Заходите. Григорий Васильевич ждёт.
Я глубоко выдохнул, несмело постучал, приоткрыл дверь и спросил:
— Разрешите?
— Шелестов? — прогремел знакомый голос. — Чего на пороге стоишь, мнешься? Проходи.
22 января 1979 год. Москва. Кремль
Кабинет у нового хозяина Кремля оказался огромным и солидным. Размерами почти как футбольное поле. Елочка отдраенного и сияющего
Справа от двери длиннющий «Т»-образный огромный стол, протянувшейся до противоположной стены. Вся поверхность массивной столешницы за исключением бортиков отделана неброским, но солидно выглядящим темно-зеленым сукном. На массивных стульях с обивкой из коричневой кожи могло с комфортом разместиться человек сорок и ещё бы место для доброго десятка осталось.
Слева от меня — зона отдыха: журнальный столик, два мягких кресла и диван из той же коричневой кожи. В углу скромно пристроилась тумба с белоснежным бюстом Ильича.
На другом конце кабинета, за таким же «Т»-образным столом, но намного меньше, под огромным портретом Ленина, сидел Григорий Васильевич Романов. Генсек держал в руке стопку бумаг, соединенных скрепкой, перелистнул страницу и поднял глаза на меня. Положил листы и жестом указал мне на место рядом.
— Присаживайся.
С момента нашей встречи Григорий Васильевич почти не изменился. Седеющие волосы так же коротко аккуратно подстрижены и зачесаны назад, черный костюм идеально отглажен и подобран точно по фигуре. Только взгляд стал ещё тверже и жестче, а стальной блеск в глазах — холодным и оценивающим. И властности прибавилось. Спина прямая, плечи развернуты, лицо бесстрастное, движения уверенные, фигура преисполнена чувством собственного достоинства. Да, тяжела шапка Мономаха, человек почувствовал себя правителем. Груз ответственности давит, заставляет менять манеру поведения, наполняет ощущением своей значимости.
Минуту Григорий Васильевич продолжал сверлить меня глазами. Молчание затягивалось. Затем Романов неожиданно встал, резко отодвинув огромное кожаное кресло. Лицо генсека разгладилось, подозрительный прищур исчез, губы тронула приветливая улыбка. Передо мною был не грозный Хозяин Ленинграда в прошлом и генеральный секретарь ЦК КПСС сейчас, а добродушный пожилой дядька. Метаморфоза была столь разительной, что я с трудом удержал невозмутимый «покер-фейс».
«Он специально меня так встретил. Проверяет реакцию. Это известный приём. Сидит грозный, с хмурым лицом, будто всё знает, «давай колись». У нечестного человека глазки начинают бегать, руки дергаться, лицо выдает страх. Сразу видно, что неискренен, чего-то боится или «держит камень за пазухой». А начальник смотрит на его поведение и делает соответствующие выводы. А потом резкая смена настроения. Для неопытного сотрудника — нетипичная реакция. Он может растеряться и чего-то лишнего сказать. Настоящий государь прямо по Макиавелли», — отметил я.
— Здравствуй, Алексей, — протянул руку Романов.
— Здравствуйте.
Хватку Георгий Васильевич не потерял. Рука по-прежнему сильная, жмёт ладонь мощно, как при нашей первой встрече. Я в отличие от генсека силу не особенно не прикладывал. На рукопожатие ответил достойно: ладонь держал крепко, но давить в ответ не стал.
— Чего так робко? — усмехнулся Романов, опускаясь обратно в кресло, и жестом, приглашая садиться. — Как будто повредить руку боишься. Я не хрустальный. И не настолько стар, чтобы бояться мне что-то сломать.
— А зачем прикладывать силу? — я пожал плечами. — Что-то доказывать этим бесполезно. Тем более, вам.
— Перед тем как мы начнём, — Григорий Васильевич снял очки. Роговые дужки глухо стукнули о столешницу.
— Большое тебе человеческое спасибо, Алексей, — доверительным тоном начал генсек. — Я войну и блокаду прошел, много мерзости и подлости видел. Но это…
Романов вздохнул, секунд помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил:
— Даже не знаю, как сказать. Помнишь, я тебе при первой встрече, сказал, что эти реформаторы хуже Гитлера?
— Помню, — подтвердил я.
— Это ещё слабо сказано. Гитлер хотя бы со своей страной и народом так не поступал, как эти хотели. Я тут почитал материалы следствия. Это сюрреализм какой-то. Забрать у людей трудовые сбережения, разогнать инфляцию, обесценить пенсии, растащить по карманам заводы, фабрики, санатории, НИИ, которые
— Запросто, — улыбнулся я. — Это поколение уже новое, послевоенное. Большинство родилось в середине пятидесятых годов, когда последствия войны ликвидировали. Реформаторы — выходцы из сытой партийной и хозяйственной номенклатуры. У Гайдара — папаша, начальник военного отдела «Правды», у Чубайса — бывший военный и преподаватель марксизма-ленинизма. Кого ни ткни из реформаторов, все сыты, обуты, одеты и горя не знали с самого рождения. Родители — новая советская аристократия средней руки. Дети — типичные самовлюбленные эгоисты. «Золотая советская молодежь» видела и имела больше возможностей, чем дети рабочих, колхозников, служащих, инженеров. Страны кое-какие посещала, с техникой зарубежной была знакома, одежду красивую им привозили из западных стран, и она была, чего уж там, лучше, ярче и удобнее нашей. С детства у них формировался культ Запада, преклонение перед шмотками, магнитофонами, сверкающими витринами магазинов в капиталистических странах. И родители, бывшие типичными циничными приспособленцами, в кругу семьи позволяли себе быть настоящими, не такими как на партийных собраниях. Дети с молоком впитывали такой стереотип поведения: делай карьеру любыми способами, лги, подставляй, прославляй марксизм-ленинизм, чтобы забраться повыше, предавай, если выгодно. И семена предательства упали на уже подготовленную почву. Номенклатура хотела жить не на одну зарплату, а получать «миллионы» как на Западе, иметь сопоставимый уровень возможностей, капиталов и дохода. Так что ничего странного не вижу.
— Допустим, — Романов нахмурился. Сказанное ему не очень понравилось.
. — Но ведь не все такие?
— Не все, — согласился я. — Но таких хватает. А всё потому, что после смерти Иосифа Виссарионовича многое поменялось и не в лучшую сторону. Помните, Хрущев запретил проводить Комитету расследования в отношении руководящих партийных работников. А отсутствие ответственности рождает вседозволенность. Старая гвардия, заставшая царизм, выстоявшая и победившая в кровавой гражданской войне, была идеологически подкована. Верила в то, что делала, сражалась не щадя себя, ни других, отдавала все силы для победы и восстановления страны. Это видели люди и сами шли за большевиками, потому что им верили. Идеология — основа всего. Без неё невозможно поставить и достичь глобальных целей, преодолеть невзгоды и трудности. Потому что именно идеология объединяет людей. Каждый же задает себе вопрос: а во имя чего я должен это делать: голодать, терпеть, воевать? А коммунисты дали простые, интересные и нужные людям ответы на эти вопросы.
— А сейчас такого нет? — в глазах генсека мелькнул огонек интереса. — Говори откровенно, не бойся. Мне самому интересен взгляд со стороны.
— А сейчас нет, — подтвердил я. — Первая причина в том, что старое поколение, воевавшее и отстраивавшее страну, уходит. На смену им приходят бюрократы и карьеристы. У них нет идеологии, понимаете? Имеется только желание вскарабкаться по партийной лестнице, занять местечко повыше да потеплее. Я вам даже больше скажу, если старые коммунисты из команды Сталина зачитывали «Капитал» до дыр, спорили, знакомились с трудами видных мыслителей и социологов, повышали уровень самообразования для понимания экономических и политических процессов, то сейчас ситуация обратная. Большинство секретарей райкомов и обкомов заучили несколько цитат, прочли пару брошюр, чтобы не совсем «плавать» в понятиях, и всё. То что им преподавали, давно забыли. Предмета они не знают. Получается, многие партийные чиновники по партбилету коммунисты, по сути бюрократы, карьеристы и приспособленцы. Если завтра, допустим, марсиане из Альфы Центавра прилетят и завоюют Землю, то большинство вчерашних секретарей райкомов, обкомов и других партийных начальников, отсиживающих задницы в президиумах, с удовольствием станут главами оккупационных туземных администраций и начнут славить зеленокожих «освободителей».