Последняя гимназия
Шрифт:
— Викниксора не видел, не знаешь, что с ним?
— Нет.
Химик соврал опять. Викниксора он видел, слышал, что тот после Шкиды устроился опять завом в другую школу, но и там его сняли с работы. Химик не сказал об этом, зная, что Кузя начнет злорадствовать. А Викниксор в представлении Химика вставал уже не врагом, не мучителем, а просто человеком, натворившим ошибок и не сумевшим вовремя поправить их.
— Вот Сашке, — в голосе Кузи зазвучала зависть и злость, — повезло дьяволу, — сам халдеем стал.
— Не завидуй, вышибли его, — ответил Химик.
Бывшие шкидцы встали.
— Идем в столовку, пошамаем! — предложил Химик.
— Не хочу! — Кузя протянул руку, словно прощаясь, но спросил: — А сам где работаешь?
— Тумбы считаю, — ответил Химик. — Ведь ремесла не знаю, да и рука мешает. Образования нету,
— А сейчас?..
— Сейчас? — понизил голос Химик. — Я, брат, сейчас книги пишу, очерки из своей жизни…
— Так, — равнодушно сказал Кузя. — Мне пора в ночлежку.
Химик смотрел вслед уходившему Кузе. Химику захотелось окликнуть его, сказать ему что-то важное, чего Химик и сам не знал. Но он вспомнил, что всё будет бесполезно и они не найдут общего языка. Пробормотав: "Здорово шкидцы поустраивались — на руко-протяжных фабриках", — он невесело усмехнулся.
По Вознесенскому к улице 3 Июля шел Купец. Одет он был неважно. Детские штаны из чёртовой кожи еле вмещали толстые, как чурбашки, ноги, а широкой груди было тесно в ситцевой рубашонке. Купец шел и улыбался, оглядывая прохожих. Впрочем, лицо его было сумрачно, а глаза хмуры. Жизнь научила Купца улыбаться нутром, незаметно для окружающих. У Садовой он увидел паренька чуть поменьше его самого. Парнишка сидел на ступеньке подъезда и отдыхал. Рядом сияли желтым лаком поставленные к стенке новенькие стульчаки.
— Здорово! — закричал Купец, узнав в пареньке Кубышку.
— Ну, как поживаем? — спросил Кубышка.
— Я поживаю не плохо, — оглушительно гаркал Купец. — Я, можно сказать, свою точку нашел. На завод поступаю.
И рассказал, как, получив бумажку о том, что он выгнан из школы за хулиганство, голодал и бедствовал, не находя себе работы, как пришел к своему дяде.
— Да прихожу это к нему, он шишка, может устроить, — говорил Купец. — Насчет работки. А он спрашивает, что умеешь делать, что знаю. "Знаю, — говорю, — немецкий язык". — "Не то, какое ремесло знаешь?" Потом и говорит: "Чему же, вас там учили?" А я всё помалкиваю. Но все-таки устроил в Петропавловскую крепость, пилить дрова. А потом кирпич носить на постройках. А теперь вот надорвался, порок сердца получил, и доктор сказал, что меня на легкую работу переведут, на завод.
— Молодец, — сказал Кубышка, и рассказал в свою очередь о своих бедствиях, пока один старичок не взял его к себе в помощники — делать стульчаки.
— Надо заказ снести, — закончил Кубышка и поднялся. Купец помог ему поднять на плечо стульчаки.
— И я тоже скоро поступлю, — с таинственным видом сказал, прощаясь, Кубышка: — на фабрику. Я ведь через эти стульчаки квалификацию получил. Могу столярить.
На прощанье Кубышка показал Купцу комсомольский билет. Купец шел дальше, чувствуя, что и Кубышка стал на свою точку. От этой мысли сделалось до того весело, что Купец широко, по-настоящему улыбнулся. Улыбнулся солнцу, пешеходам и той жизни, которая не всегда бывает хорошей и легкой, но всегда помогает человеку найти свое место, по своим силам и способностям.
Почти пять лет отделяют нас от конца Шкиды — многое уже забылось, повыветрилось из памяти, стало далеким и смутным, — и хочется сказать ещё несколько слов, предупредить от поспешных выводов.
Ошибкой будет считать основой зла Викниксора. Он много отдал сил и здоровья школе, работал не покладая рук и не его вина, разумеется, что Шкида всё-таки развалилась. Отдельные личности мало что могут здесь сделать. Они могут быть и бывают хорошими в отдельности людьми, добрыми и отзывчивыми. И неудачи в их работе обычно приписывают времени, стечению обстоятельств, исключительно неблагоприятному положению.
Но когда людей этих тысячи, когда детдома начинают трещать и разваливаться, когда под развалинами их губятся и калечатся человеческие жизни, — это уже не ошибка, не исключение из правил, не стечение обстоятельств, это — система…
И трудно изучить или распознать её. В каждом детдоме существуют две самых противоположных личины. С одной стороны сладенькая, улыбочная, самодовольно-бренчащая связкой пустопорожних достижений, личина конференций, выставок, учетов, кабинетов разных научных и ненаучных исследований, — личина для гостей посетителей и начальства, а с другой стороны:
"Каждый год бунт.
В декабре 1927 года. В августе 1928 года. В июне 1929 года.
Последний бунт превосходил предыдущие по размаху и по последствиям. Одних стекол было выбито сорок. Наряд из восьми милиционеров оказался недостаточным. Прибыл дополнительный отряд. Прибыла пожарная команда. Два часа продолжались осадные действия и только в конце этих двух часов милиция проникла в помещение… 53-го детдома.
Нужно отметить, что следствие было произведено чрезвычайно добросовестно. За непосредственными виновниками сумели увидеть тех, кто изо дня в день воспитывал в детях злобу и месть.
Обвинительное заключение начинается установлением факта: "В течение нескольких лет в детдоме практиковалось избиение воспитанников". Было даже специальное словцо: "волокать"…
Босых воспитанников "в наказание" посылали по снегу за дровами. Долгое время в доме существовал изолятор с решетками.
Бунты против воспитателей возникали как следствие системы". [8]
8
"Смена" 8/X- 1929 г. Суд.
"Бунт, который приключился в детдоме в июле, и был вызван избиением воспитанников. Так и расценило это предварительное следствие, которое, по мнению преподавателей, должно было привлечь к ответственности только детей и которое привлекло к ответственности в первую голову преподавателей.
Подсудимые воспитанники превращаются в обвинителей. Их показания звучат жестче и отчетливее лицемерных показаний воспитателей.
Кто-то в детдоме плюнул.
— Кто? — допытывается воспитатель.
Воспитанник — член санитарной комиссии — не знает, и воспитатель тычет его лицом в плевок.
В этом случае, который обрамлен мелкими эпизодами избиений и затрещин, отражено все то унижение, которым воспитывали чувство мести и хулиганскую безудержность воспитанников". [9]
9
Смена 5/XI- 1929 г. Суд.
Мы живем в эпоху, когда распадаются старые хозяйственные формы, когда отмирают целые общественные классы, когда на новых основаниях строятся новые общественные отношения людей, "когда семья перестает всё больше и больше быть определенной экономической единицей — семейное воспитание меняет свой характер, его положительные стороны слабеют, возможности суживаются, оно все меньше и меньше удовлетворяет и самих родителей и ребят". [10] .
И сейчас вплотную подойдя к вопросу об обобществлении воспитания, когда нужно сделать резкий выбор в путях работы с трудновоспитуемыми: или признать оправданной систему принудительное воспитание "за решеткой с вооруженной стражей", или идти по линии общественно-трудового воспитания на основе самодеятельности при развернутой самоорганизации" [11] , под контролем и при самом близком участии советской общественности, когда и теперь ещё у нас висят на буферах, на подножках поездов, околачиваются на вокзалах и рынках, ночуют в мусорных ящиках, асфальтовых котлах, ночлежках, — сотни и тысячи беспризорных, которых поставляет семья [12] , сотни и тысячи которых попадают ежегодно в детские дома, и что же получится там с ними, если воспитывать их будут приемами Шкиды.
10
Н.К. Крупская.
11
Доклад Данишевского на III съезде по охране детства.
12
В 1925 г. семья дала 34 % правонарушителей, в 1926 — 55,4 %, в 1927-66,5 %, в 1928 — 80 %.