Последняя глава
Шрифт:
— Ох, какие я худые сны вижу по ночам!
— Охотно верю этому, — отвечает девушка, — вы стонете и громко разговариваете.
— Это ничего не значит. Горничная молчит.
— Когда видят худые сны, говорят так много вздору, называют иной раз имена, цифры, денежные суммы и всякую всячину. Но, знаете, это ровно ничего не значит.
Горничная молчит. Какие у нее намерения? Ждет она, чтобы ей заплатили за молчание?
После ухода горничной фрекен открыла окно и стала смотреть в него; шел снег, груды его росли на полях, лес становился, как напудренный, одна скала как раз у границы санатории становилась все ниже, точно погружалась сама
Фрекен спускается вниз — к другим гостям и к новому дню. Худо ей.
О, но наконец сегодня она напала на простую, на столько простую мысль, что было загадкой, как она не пришла ей в голову раньше; она поедет по помещенному в газетах объявлению, лежащему тут перед ее глазами, и устроится в тихом месте, у доброжелательной, опытной дамы в трех часах езды от столицы. Что же теперь остается — она выведена из всех своих затруднений, да, она совершенно спасена! У нее есть средства на эту поездку, и время есть еще впереди, над нею уже не каплет больше, она может поехать до или после рождества. Она совсем, совсем спасена и свободна!
После долгого периода мрака и отчаяния по ней пробегает теперь трепет радости, она опять молода, опять смеется.
Так в сторону перед судьбой? Какая глупая, какая извращенная теория! Она возьмет судьбу за шиворот и заставит ее склониться.
— Дайте мне трубочку вазелина, — попросила она у доктора.
— На что вам? — спросил он, чтобы пошутить. — Это опасная вещь.
И она отвечает ему тем же тоном:
— Я хочу его к блинам..
— Я это легко поверю, — отвечает он, — кушайте же вы копченую селедку с кексом.
— Да, а завтра я хочу, чтобы мне были томаты на березовых щепках.
Они весело хохочут оба над этой чертовской выдумкой. У доктора теперь немного дела днем, пациентов стало так мало, он рад побеседовать и говорит:
— Присядьте, фрекен!
— Мне некогда. — И она без всякого перехода спросила: — Что такое с лицом у Mоcca?
— Мосс? Да, он скоро должен будет уехать.
— Но я спрашиваю, что у него за болезнь? Доктор начинает рыться на столе в каких-то бумагах и отвечает:
— Атрофия кожи. Что, вы уже уходите? Что вы так интересуетесь? Мосс скоро уедет.
— Вы не можете разве его вылечить?
Фрекен д'Эспар идет наверх, к себе в комнату и берется за вазелин, намазывает им себе лицо и начинает массировать. Это просто срам, как она запустила свое лицо за последние недели, оно осунулось от перенесенных страданий и полно незнакомых ей маленьких морщинок. Вот так история! Это надо исправить; после поездки к доброжелательной даме, указанной в объявлении, она должна опять хорошо выглядеть, чтобы найти себе жениха. С этой минуты она деятельно примется за свое лицо и ежедневно будет работать над ним.
— Войдите!
Это опять горничная.
Фрекен удивленно смотрит на нее и говорит:
— Вы ведь уже застегнули меня?
— Да, но это потому, что я уезжаю, — заявила горничная. — Я не хотела говорить этого сегодня утром, но я здесь больше не останусь.
— Вот как!
— Я подумала, что если вы довольны моими услугами — и ведь вы знаете меня, что я никогда ничего не говорила про вас, и ни про кого другого…
С ума она сошла! Фрекен д'Эспар уже больше не в подавленном состоянии, она выпроваживает горничную, дрожа от негодования, и принимается опять за свой массаж. Вот что, значит, имела в виду эта девица сегодня утром со своими дерзостями, она хотела подчинить себе фрекен и вынудить ее на большую щедрость, за что это! Разве фрекен не вносила каждый месяц чаевые деньги в кассу служащих? Что только приходится переживать! О нет, нельзя позволить подавлять себя; единственное, что действует, это самоуверенность и независимость! Она позаботится теперь о том, чтобы предъявлять те или другие требования, может статься, что она выразит и недовольство тем или другим: едой и услугами тут в санатории, никуда не годной стиркой, за которую подавались весьма высокие счета, воздухом в гостиной, который стареющие вдовы-чиновницы наполняли запахом своей бедности. Фрекен не намерена больше терпеть все это; она вовсе к этому не вынуждена, перед нею открылся светлый выход, она схватила теперь судьбу за шиворот и согнет ее, и ей станет хорошо, она расцветет, она будет жить в свое удовольствие. Кофе в постель? Больше того: кофе и первый завтрак в постель. Так делается в ее французских книжках. Она будет баловать себя, непременно, она обязана по отношению к самой себе сделать это после всего того, что она вынесла.
И в то же время она будет опять привлекательной и бодрой. Никакого сомнения нет — массаж помогает.
— Послушайте-ка, друзья, — говорит она Моссу и Самоубийце, — я такие хорошие сны видела в последнее время, я больше не хандрю; для всего есть выход, не правда ли?
— В самом деле? — удивленно сказали в ответ приятели.
— Для всего есть выходы. Знаете что, пойдемте кататься с горы в санях под снегом.
Мосс готов, Мосс при всей своей великой обезображенности готов, Самоубийца же встает довольно вяло и говорит:
— У нас будут мокрые сапоги.
— Ну так что же такого! Высушим их потом.
— И у нас нет порядочных саней.
Мосс отвечает, что есть, что оснащены маленькие сани как раз подходящего размера, за санями дело не станет.
— Да, а вы как раз цветущий спортсмен — любитель свежего воздуха! — ворчит Самоубийца, окидывая его сердитым взглядом.
Они одеваются и идут. Снег, наполняющий воздух, заволок все кругом, даже «Вышки» почти не видно.
Они все втроем втаскивают санки на верх горы, как можно выше, на самый верх, затем скатываются. Сани летят с неистовой быстротой, Самоубийца правит санями, дама сидит посредине, снег несется им навстречу из белого мрака и бьет их по лицам, они могут смотреть, только почти закрыв глаза — о боже, как чудно и как страшно!
Потом опять наверх; сани тяжелые, но их тащат трое. «К черту хандру!» — говорит фрекен, от восторга выражаясь так грубо. Опять вниз, тот же полет, фрекен держится за Мосса, обняв его руками, защищенная им. Это безумие так нестись, так лететь, но так, так хорошо!
После нескольких путешествий вниз и вверх Самоубийца говорит:
— Довольно!
— Ну, почему же? — спрашивает фрекен.
— Я больше не могу. Вам-то хорошо! — Устал ли действительно Самоубийца, или он завидует сидящему впереди Моссу, которого обнимают? Все мы люди. — Я больше не могу! — повторяет он.
— Коротко и ясно, — признает Мосс. — По крайней мере, без хвастовства. Вы, значит, в изнеможении.
— Я прощаюсь с вами, Мосс, — с необычайной раздражительностью отвечает Самоубийца. — Раз я хочу идти домой, я иду. Я не нахожу в этом особого наслаждения. Прощайте!
Нечего было больше разговаривать. Самоубийца покинул их с фрекен, и Мосс остался один при санях. Он с большими усилиями потащил их кверху.
Вот они на вершине, и он спрашивает неуверенно:
— Вы будете править?