Последняя глава
Шрифт:
— Так завтра? Вы завтра уезжаете?
— Да, завтра.
— Очень уж что-то скоро. Но мне это все равно. Мосс не ответил.
— А подумали вы в конце концов о том, что со мной будет? Нет, конечно.
— С вами? С вами все то же самое.
— Ну да, вот оно и видно, чего стоит ваша религия!
— Вы будете совершать тут каждый день прогулки пешком и доказывать вашу непригодность к жизни. Вы воображаете, что очень важно, что вы где-то находитесь, сидите и щурите глаза, и погружены в мрачные мысли, и не делаете ничего, ни худого, ни хорошего. Но нет
— Молчите! Это вы повторяете только, что я говорил, и что вы наизусть выучили.
— Да, верно, вы говорили это обо мне.
— Что-то в вас есть мелкое и жалкое, — сказал Самоубийца. — Вы подбираете вещи, которые слышите, то, что выбрасывают другие. Поймаете какие-нибудь два слова и ходите потом и бурчите: самоубийство посрамляет убийство. Хорошо, что вы уезжаете, я давно уже устал от вас. Я слышал о человеке, который захотел убить свою жену — в которую между прочим был влюблен при этом, но оставил это до другого раза. Ну, а потом он сам хотел застрелиться.
— И с тем сказке конец.
— Нет, там был ребенок. Я слышал, что у них был ребенок.
Приятели шли некоторое время молча. Потом Мосс сказал:
— Да, плохо жить на свете!
Этот маленький шаг навстречу покончил было с Самоубийцей, но он откашлялся, подтянулся, и сказал отстраняющим тоном:
— Что вы в этом смыслите? Молчите, пожалуйста, вы и говорить-то отчетливо не можете.
Они опять некоторое время помолчали. Мосс снова растянулся, так и что и лицо его было в снегу.
— Вы разве ничего больше не видите? — спросил Самоубийца.
— Немножко вижу. Но меня снег ослепил.
— Вы неизлечимы?
— Я? — звенящим звуком спросил Мосс и остановился. И тут вдруг, как будто и его упорство изменило ему, он весь как-то перегнулся вперед, точно все тело его хотело ответить: да. В следующее мгновение он снова выпрямился и ответил:
— Вы, кажется, намерены не возвращаться домой сегодня вечером?
Когда они уже подходили к санатории, Мосс жалобно спросил:
— Далеко еще?
— Нет. Разве вы и огней не видите?
— Ну, конечно, вижу огни. Я так только спросил. Самоубийца остановился и каким-то чужим голосом сказал:
— Если бы вы могли — я говорю только на тот случай, если вы можете — тогда…
— Что такое?
— Что такое? — коротко и сердито передразнил Самоубийца. — Сами могли бы сообразить! Я хочу только сказать, что я, с своей стороны, не знаю этого. Возможно, что это вам поможет, мне оно никогда не помогало — богу помолиться. Я вам не советую и не отговариваю вас.
— Богу помолиться? — растерянно спросил Мосс.
— Ну что? — набросился на него Самоубийца. — Или вы слишком велики для этого?
Мосс хорошо слышит, что сталось с бодростью его приятеля, слышит, что приятель близок к отчаянию. Мосс сам захвачен волнением и не может отвечать.
Самоубийца повторяет опять:
— Я слышал о некоторых людях, которые становились счастливее от этого. Которые спокойнее умерли.
— Заткните вы свою глотку! — простонал Мосс. Теперь была очередь Самоубийцы прикрыть свою слабость и стать снова молодцом. Он хватается за первую приходящую ему в голову шутливую мысль: ему никогда не удавалось достичь, чтобы господь бог провел с ним несколько минут, нет. Он никогда не спускался к нему через слуховое окно на крыше.
Утром стало известно, что Мосс уезжает; слух об этом дошел даже до фрекен д'Эспар, и она прислала за ним — что ей могло быть от него нужно? Фрекен д'Эспар сама пострадала и изуродована, это так, но она от души сочувствует несчастному Моссу и хочет сделать для него все, что только может. Мосс, несомненно не ждущий добра, входит ощупью в комнату фрекен и, войдя, стоит там, чувствуя себя виновным в ее несчастии при катании с горы. При виде его у нее на глазах выступают слезы, эти месяцы до неузнаваемости изменили его лицо, она взяла его за руку и подвела к стулу. Нет, он решительно, ни в чем не виноват, как это он может думать такие глупости! Наоборот, она благодарит его за то время, которое они вместе провели тут в санатории, и прибавляет:
— Я часто думала о вас, мне так вас жаль, мне до такой степени вас жаль, что вы так страдаете. Но неужели же во всем свете нет ничего, что могло бы помочь вам, как вы думаете? Вы такой молодой и такой бодрый, вы еще преодолеете это.
— Я слышал, что ваше поранение очень тяжелое, — сказал в ответ Мосс.
— Нет, вовсе это рана не серьезная, посмотрите сами.
— Да, я вижу, подбородок разбит наискось. Да, это большое несчастие.
Фрекен, может быть, ничего не имела против того, что Мосс это сказал, и что он чувствовал себя отягощенным своей виной, но именно потому-то ей доставляло удовольствие утешать и ободрять его:
— Полно! Вам не надо думать ни о чем, кроме того, чтобы поправиться и быть опять бодрым и здоровым. Что там об этом говорить! Маленький розовый шрам никакого мне вреда не делает! Вот что, послушайте, возьмите вот это! Положите в карман. Не благодарите, пожалуйста.
— Это что такое? — спросил Мосс. — Это деньги?
— Послушайте, это все равно, что ничего! — воскликнула она возбужденно. — Вы доставите мне этим радость.
— Благодарю вас, — сказал он, — мне деньги не нужны.
— Они могут пригодиться вам. Посмотрите же, их так немного.
— Но они не нужны мне, фрекен.
— Я не понимаю вас, — говорит она разочарованно.
— Я в числе тех, кто попадает на казенное содержание, — мрачно пояснил Мосс. — Я получил место на казенном иждивении.
— Вот как? — спросила она наивно. — Что значит место? Должность какуюнибудь?
— Да, легкую должность. Я должен только ходить с трещоткой и кричать: «Нечисто, нечисто!»
Фрекен уставилась на него, совершенно сраженная, и прошептала:
— Неужели вы… — Она запнулась.