Последняя глава
Шрифт:
— Да.
— Я пригласил его провести здесь рождество. Я им дорожу, он известный в стране человек, большое имя. Когда он осенью вернулся домой, то с большой похвалой написал о нас и о нашей работе здесь на общее благо, называя санаторию целебным приютом в горах. Это было напечатано в одном местном листке, но теперь я хотел бы, чтобы он написал в какой-нибудь большой газете, я думаю, это и ему самому доставит больше удовлетворения.
— Нас тут несколько времени назад ленсман посетил, — сказала фрекен. — Приходил нас допрашивать.
— Да, о господине Флеминге. Меня потом об этом уведомили, жаль, что меня тут не было, и я не мог помешать этому. Надеюсь, он вел себя прилично? Того бы еще не хватало! Я, в общем,
— Вы упомянули о господине Флеминге — что он, не умер, жив еще?
— Надеюсь, — ответил адвокат, неизменно доброжелательный и снисходительный по отношению ко всем, в том числе и к отсутствующему подделывателю. — Я ничего не слышал, но надеюсь, что господин Флеминг получил пользу от пребывания здесь, и что ему лучше. Господин Флеминг был в высшей степени любезный и располагающий молодой человек, аристократичный и воспитанный, с примерными манерами; если он опять приедет, санатория Торахус открыта для него. В общем, мы были все время счастливы в смысле пансионеров, все хорошие люди, которых очень приятно было бы опять видеть здесь. Что касается принцессы, то она была для нас не плохой рекламой; если ей случится вернуться, мы и ей скажем — милости просим. Как она себя держит, какой air! He знаю, имеет ли это для вас значение, но про себя должен сказать, что это на меня действует, говорите, что я глуп, если хотите!
— Для меня это тоже имеет значение, — сказала фрекен д'Эспар.
— Понятно. Ведь вы француженка. Да, принцесса была-таки хороша. Она разговаривала с доктором и со мной, и со всеми так, как будто мы были ее служащими. Оно не вредно получить небольшой lecon, как себя держать с принцессой. Доктор Эйен спрашивал, не надо ли ему надевать перчатки, когда он идет к ней с докторским визитом, но мне казалось, что это преувеличение, ему могло понадобиться пощупать ей пульс, и тогда перчатки были бы некстати.
Не надо держать себя лакеями, надо иметь чувство собственного достоинства. Но мне и сейчас досадно, что у нас не было флага, когда она была здесь.
Надо признаться, адвокат Руппрехт обнаруживал иногда довольно младенческие свойства, он заразился в своей среде всякими пустяками, некоторым снобизмом, наивной утонченностью; но достоинства его значили гораздо больше и были очень ценны: его доброжелательство, его услужливость, его замечательные способности, как хозяина. Он не был лишен природного такта и сделал поэтому вид, что совершенно не заметил изуродованного лица фрекен д'Эспар. Когда она под конец сама обратила его внимание на это, адвокат Руппрехт нагнулся вперед, чтобы лучше видеть, и сказал:
— Теперь, когда вы сказали…
— О, — воскликнула она, смеясь, — вы чересчур деликатны.
— Да, когда вы сказали. Я не так уже хорошо вижу, как раньше, но когда вы показали, я, конечно, вижу. Ну, это ничего не значащая царапина, прямо без всякого значения, вы только выиграете от этого, если будете налеплять на нее мушку.
— Да, — сказала она, улыбаясь, — придется уж, конечно, прибегать к мушкам.
— Маленький рубчик, который нисколько вас не портит. Как это вы его получили?
Услышав весь рассказ о том, что произошло при катаньи с горы, он тотчас же пустился в рассуждения о том, как предупредить возможность повторения чего-нибудь подобного. В течение лета гора будет очищена от камней и пней, а к рождеству он велит наносить на нее побольше снега и поставить забор по обе стороны ската; да, все это будет сделано. Теперь уже недолго до рождества, — сказал он. — Вы ведь останетесь здесь, фрекен?
— Я думаю.
— Но я надеюсь, что да! Вы одна из самых дорогих наших пансионерок. Я сам тоже приеду сюда, многие приедут, я со многими говорил. Мы очистим также от снега, первое озеро и устроим хороший каток для приезжих. Я рассчитываю, что пребывание тут будет для них праздником. В общем, мы должны сделать из Торахуса что-нибудь значительное и из ряду вон выходящее; пока я управляю этим учреждением, мы не будет жалеть трудов. Следующее, что мы сделаем, это электрическое освещение. Это будет. К весне мы отделаем все наши еще не готовые комнаты и доставим сюда мебель. Вы думаете, это будет конец? Нет, тогда мы будем строиться. Ясно уже, что санатория мала, нам надо расширяться. Нам предстоит создать здесь целый маленький мирок.
ГЛАВА X
Самоубийца получил большую посылку — то Антон Мосс вернул ему ульстер. Тут же было получено и письмо, в котором было сказано, что смело можно пользоваться ульстером: он был дезинфицирован. Большое спасибо за одолжение.
Письмо это, конечно, писал не лично Мосс, но он, несомненно, диктовал его, можно было узнать его выражения; письмо было замечательное, насмешливое, в нем советовалось Самоубийце или вторично жениться, или стал миссионером.
— Он с ума сошел, — сказал Самоубийца.
Глубоко оскорблен был Самоубийца сарказмами своего старого приятеля; они вызвали с его стороны точь-в-точь такие же выражения и возражения, как в то время, когда они вечно спорили друг с другом.
Он пристал к фрекен д'Эспар и просил ее выслушать, как он ответит по пунктам на это бесстыжее письмо. Это не шутка, что получит в ответ этот слепец, этот труп, и она на самом деле напишет это, сказал Самоубийца, буквально так и напишет, сказал он, это он сделает, ей-богу, сделает, пошлет этому псу письмо, какого он заслуживает, не даст он ему последнего слова. Фрекен д'Эспар умоляла его, чтобы он по возможности, смягчил то или другое выражение; но тот и слушать не хотел и находил для этого слепого козла, для этой бубонной чумы все новые, меткие эпитеты и при этом горько смеялся. Действительно, Самоубийца дня два сидел и писал, и, когда наконец закончил прекрасный черновик, чувство оскорбления было еще так сильно в нем, что он с досады опять ушел в горы. Кажется, больше всего задела его фраза о том, что он должен «вторично жениться». «Откуда знает этот неотесанный болван, женат я, или нет?» — кричал он. — «Ведь я ни слова не говорил ему об этом!»
— Не прогуляетесь ли вы немножко, фрекен? Если вы ничего не имеете против, я провожу вас, мне нужно взобраться на «Вышку».
Фрекен как раз нужно было пройти к Даниэлю, который удил там рыбу. На несколько дней она прекратила было свои посещения, чтобы не являться к нему слишком часто; но так как дамы в санатории стали еще более избегать ее, ей пришлось опять странствовать по льду.
О, эти бессовестные дамы! Как-то случилось у них работа, какое-то вышивание разноцветными шелками по зеленому сукну. Фрекен д'Эспар увидела это нечаянно в комнате у одной из дам: там стояла горничная и при открытой двери раскладывала весь материал и восхищалась им. Острые глаза фрекен д'Эспар одним взглядом охватили все: все было разложено на скатерти, а дама, которая записывала, отмечала: столько-то за зеленое сукно, столько-то за шелк, за сатин на подкладку, за бахрому. Вот почему они в последнее время сидели поочереди в комнатах друг у друга и шили, и пили по этому случаю кофе, и читали вслух, только и слышалось: ж… ж… ж…
И здесь фрекен д'Эспар была женщиной, у которой такие мелочи могли вызвать только улыбку: так вот то большое удовольствие, в котором дамы не позволяли ей принимать участие, не потому, что фрекен д'Эспар не умела вышивать, она, правда, иголки в руках держать не умела, этому она, действительно не училась, она училась другому: уменью писать на машинке, французскому, она была умственно развита. Но в этих условиях, в этом набранном с бору да с сосенки обществе, у нее не было применения для ее талантов; здесь женское рукоделие выше ценилось, чем она привыкла, — она была современная женщина.