Последняя глава
Шрифт:
Когда на святках фрекен опять пошла на сэтер, — к Даниэлю, его, как раз, не было дома: покупал лошадь; уже несколько дней был он занят этим делом и еще не сторговался. Таковы всегда покупки лошадей. Фрекен не могла его ждать, она вернулась в санаторию и к ректору Оливеру.
Доктор, инженер и адвокат вернулись из своей экспедиции; доктор, как всегда, был весел:
— У нас будет свет, не правда ли, господин инженер? Свет будет в Торахусе, в каждом окне. Когда мы взберемся на «вышку», то увидим на земле
Доктор всегда невероятно мил.
— Я, к сожалению, уже недолго останусь здесь, — ответила фрекен, — и при мне не будет еще электрического освещения.
— Что? Вы покидаете нас? — спросил адвокат. — Мне это очень неприятно.
— Это нам всем неприятно, — сказал доктор.
Ректор Оливер кивнул головою и согласился с высказанным мнением.
— Долго жить здесь дорого для меня, — пояснила фрекен, — после Нового года я переезжаю.
— Назад, в Христианию, или?..
— Нет, к Даниэлю, на сэтер.
Все молчали, как немые.
— Может ли это быть? — спросил доктор.
— Почему же нет? Я займу там целую пристройку, а еду буду получать в изобилии.
Первым овладел собою адвокат:
— Вот как, фрекен! Но, в таком случае, вы останетесь здесь, на горе, и, если вам захочется перемены, то милости просим опять к нам.
Тут подошел Бертельсен. В стороне, в углу сидел Рууд и читал газету; он, может быть, и не интересовался совсем тем, что говорилось в кампании, а, может быть, слышал каждое слово. Рууд был так задумчив и молчалив. Бертельсен был недоволен, почему пошли к горным источникам без него, ведь у него здесь были интересы, которые он должен оберегать.
— Откуда возьмут они деньги на электрическое освещение? — злорадно спросил он.
— Есть только один путь, — сказал адвокат. — Вы поможете, другие помогут. Остановки из-за денег не будет.
— Я не буду больше помогать, — сказал Бертельсен, — достаточно с меня. Мне навязали здесь стипендиата, который очень дорого стоит мне, и здесь же я вынужден был взять большую партию акций. Дальше я не иду.
Адвокат сказал сдержанно и любезно:
— Это было досадно. Но не желаете ли вы продать акции?
— Господь знает, что желаю. Дайте мне покупателя.
Адвокат медленно спросил:
— А акции при вас?
— Здесь? Нет, — отвечал, слегка удивленный тоном адвоката, Бертельсен. — Но здесь, вероятно, и покупателя нет,
— Есть, вам не придется искать его.
— Да-а, — сказал Бертельсен. — Конечно, у меня нет с собою акций. В моем несгораемом шкафу много бумаг, не могу же я все их таскать с собою.
— Вы можете потребовать, чтобы вам прислали их.
— Понятно, — сказал Бертельсен, — это я могу. Но ведь это не к спеху. Теперь я здесь только для того, чтобы отпраздновать рождество.
Во время всего этого разговора Рууд, скрытый газетою, сидел в уголку; теперь он прокашлялся слегка, аккуратно сложил газету и вышел из курительной комнаты.
— Он, что ли, хочет приобрести у меня акции? — кивнув на него головою, спросил Бертельсен. — Он дал вам поручение?
Адвокат любезно и уклончиво ответил, что при случае — он так и сказал: — при случае, он купил бы акции, по поручению. Больше он ничего не сказал об этом и, таким образом, не отрицал того, что предполагал купить акции для этого ничтожного купчишки Рууда, который так скромно, но с набитою мошною, сидел в своем углу.
Но Бертельсен не пошел ему навстречу. Хуже всего было то, что он тоже потерял свое положение в санатории и в глазах у адвоката, он не мог больше с авторитетом говорить о возмещении убытков фру Рубен. Он как-то поймал с глазу на глаз адвоката и дружески, вполголоса, попросил его пойти навстречу фру Рубен. Адвокат выслушал его, все время держался хозяином, старым знакомым, почти другом: — Разве он должен платить за гостей, если их ктонибудь обманет? Он находил, что дела санатории нельзя вести таким путем. — Нет уж, господин Бертельсен, простите.
Бертельсен понял, что все пропало, в глазах фру Рубен он явится человеком, не имеющим здесь никакого голоса. Это, казалось, было сейчас совсем некстати ему, оно как бы изменяло все его планы.
Адвокат сидел и думал и ждал, как подействует его отказ, он размышлял, поблескивая глазами. Потом снова заговорил:
— Нет, направить санаторию по этому пути — куда же это поведет? Другое дело, если бы фру могла в той или другой форме дать нам компенсацию, тогда стоило бы подумать об этом. Как вы думаете, очень важно для фру Рубен, чтобы ей вернули ее расходы?
Бертельсен ответил, что вдова консула Рубена — богатейшая женщина и, конечно, ее не интересуют, собственно, эти шиллинги. Он отлично понимал, что ее, наоборот, бесит потеря кольца, и что она желает, получив обратно свои расходы, восстановить у самой себя, в своей душе status quo ante — вернуться к тому моменту, когда она еще кольца в глаза не видала.
— Очень тонко проанализировано, — сказал адвокат, — стоит взвесить то, что вы сказали. А как вы думаете, согласится она на интервью?
— Интервью…?
— Она стала такая хорошенькая и тоненькая, просто лилия, красавица, да и только. Не обязана ли она этой переменой прошлому своему пребыванию в санатории у нас?
Бертельсен онемел.
— Я думаю, не есть ли это последствие ее пребывания здесь. Что это именно привело ее к исхуданию, превратившему ее в молодую девушку?
— Не знаю, — сказал Бертельсен.
— Конечно, но я не считаю этого невозможным. И ни доктор Эйен, ни другие врачи, с которыми я беседовал, не считают этого невозможным.