Последняя любовь Екатерины Великой
Шрифт:
Во время одного из нелицеприятных объяснений с государыней, ставших уже почти привычными, он принялся просить совета, как ему дальше жить, мол, невыносимо само придворное общество, бежать хочется куда глаза глядят. И тут снова сказались его постоянные раздумья над своими делами и невнимание к чужим. Мамонов даже не заметил, что Екатерина, обычно начинавшая плакать при несправедливых обвинениях в холодности и отчужденности, на сей раз не просто промолчала, а смотрела как-то слишком внимательно.
А она действительно вдруг увидела своего возлюбленного
Не дождалась.
Чуть устало вздохнула:
– Меня не слушаешь. А про отставку подумаю, как тебе почетной сделать.
И снова даже спасибо не сказал, хотя понимал, что это значит – новые милости и должности. Принял так, словно она обязана осыпать подарками, званиями, наградами. Она должна… она все ему должна… а он? Он должен только милостиво принимать эти подарки.
Махнула рукой, стараясь сдержать комок, подкативший к горлу. Когда поспешно ушел, обрадованный (это было очень заметно), все же разрыдалась и плакала долго-долго. Но на сей раз Перекусихина утешать не стала. Мария Саввишна понимала, что это те самые слезы, которые в себе держать нельзя, нужно выплакать, потому что они означают освобождение. Зато Захар уже стоял, держа наготове лед для прикладывания к лицу.
Лед пригодился, для Екатерины это лучшее средство для приведения себя в порядок. Хотя красноту с лица убрать не удалось, она несколько взбодрилась, но вздохнула:
– Это не все. Я кое-что напишу, Захарушка, отнесешь Александру Матвеевичу.
Бедный камердинер не сдержался:
– Да полно тебе, матушка, довольно уж с этим аспидом возиться! Не ценит он твоих щедрот-то!
На лице государыни появилось слабое подобие улыбки:
– Я ему отставку предлагаю, почетную.
Зато лица камердинера и верной камер-юнгферы расцвели:
– Да неужто, матушка?!
Екатерина присела перед столиком написать. Мамонов заглотил первую наживку, теперь следовало подкинуть вторую, чтобы прочно попался на крючок. Хватит уж юлить. Он думает, что государыню можно вот так легко обижать? Нет, Александр Матвеевич еще узнает, что такое тягаться с Екатериной Алексеевной. Почетная отставка могла быть в случае серьезной болезни или женитьбы, например. И Екатерина предложила:
«Я решила тебе, мой друг, действительно устроить почетную отставку, да такую, за которую меня благодарить будешь. Женю тебя на дочери графа Брюса, она молода, но вполне сформировалась и весьма недурна собой. О приданом и родовитости и говорить не стоит».
Это уже больше походило на решение: не мне, так и не ей! Но Екатерина не задумывалась, она считала, что действительно имеет право распоряжаться судьбами двух людей – вытащенного ею из поручиков и сделанного генералом мальчишки и нищей девчонки, которую приблизила и обогрела. Он женится, на ком скажут, а она так же выйдет замуж.
Прочитав записку, Мамонов едва не лишился чувств! Только что Дарья пригрозила сама все рассказать государыне, если он не сделает решительного шага.
– Вот пойду и честно признаюсь, чем мы с тобой по углам занимались. Не все же мне одной страдать! Ты-то в фаворе, тебе легче, а мне каково?!
В этом была правда и неправда. И про фавор, и про страдания. Знать бы им, как поторопились…
Но раздумывать времени не было, и, решив, что на сто бед один ответ, Мамонов взялся за перо.
Неожиданно для себя он оказался между двух таких сильных женщин. Но у одной главное оружие власть и деньги, а у другой – молодость. Почти год Александр метался, не решаясь сделать выбор, и вот теперь пришлось.
Рука дрожала, и на первый лист села большущая клякса… Второй был испорчен, потому что Александр просто не представлял, как обратиться к своей благодетельнице… Только четвертый как-то его удовлетворил, но буквы все равно прыгали, наползая друг на дружку, косили в разные стороны, перо не желало подчиняться трясущимся рукам уже почти опального фаворита.
Прочитав эту записку, Екатерина рухнула в кресло, побелев как мел. Мария Саввишна кинулась к ней:
– Что ты, матушка, что?!
Под нос нюхательную соль, на лоб лед в тряпочке, окно настежь…
– Роджерсона позвать?
Слабо помотала головой:
– Не надо… Тазик…
И едва успела, не то вырвало бы прямо на платье. Хотя какая теперь разница?
– Что случилось-то?
Екатерина протянула листок Перекусихиной, с трудом разлепив для этого сведенные судорогой пальцы. А саму снова скрутил рвотный приступ. Мария Саввишна отбросила листок, метнулась к государыне.
Потом, когда та уже лежала в постели, чуть придя в себя, Перекусихина все же прочла присланное Мамоновым. Александр Матвеевич сообщал, что уже больше года любит фрейлину княжну Дарью Щербатову и полгода назад дал ей слово жениться.
Мария Саввишна, для которой не был секретом роман фаворита с фрейлиной, как, собственно, и для всех остальных, только плечами пожала:
– Ну и что? Пусть женится. Сдался он тебе, матушка. Помнишь, Григорий Александрович еще зимой внушал, чтоб ты на этого щенка плюнула.
А Екатерину вдруг потряс истерический хохот:
– Меня… императрицу… никчемный мальчишка… ради нищей девчонки…
Хохот перешел в рыдания. Это были уже не слезы, а настоящие рыдания. Кровать тряслась, потому как тряслась сама Екатерина. Горько и больно сознавать, что обласканный и задаренный ею мальчишка, не представлявший собой ничего и ничего не желавший представлять, с такой легкостью променял ее на пустую девчонку. Любовь? Да какая там любовь? Небось тискались по углам, млея от чувства опасности.