Последняя любовь гипнотизера
Шрифт:
— Я тебя даже слушать не хочу. — Элен встала и потянулась всем телом.
В последнее время Элен не каждый день работала с клиентами. Ее мать и крестные забирали к себе Грейси по средам. Они наряжали ее как принцессу и тащили в какой-нибудь ресторан, где пичкали крошечными кусочками копченого лосося и шоколадной стружкой и бог знает чем еще. Мать Патрика присматривала за Джеком и малышкой днем по четвергам, когда мальчик возвращался из школы. Морин обязательно подолгу купала Грейси в теплой ванночке, кормила тыквенным пюре и никогда не отправляла домой без розового
Патрик «дежурил» по субботам, и в этот день у Элен бывал самый длинный прием — она встречалась с четырьмя клиентами.
Сейчас желающие попасть к ней записывались уже за три месяца заранее, но пока Элен не хотела уделять работе слишком много времени. Появление ребенка было сродни началу некой новой, очень напряженной работы, началу страстной любви и переезду в неведомую страну с другим языком и культурой — и все это одновременно. Малышка заполняла все мысли Элен, и ее сердце, и ее чувства. Элен хотелось вдыхать дочку, даже съесть ее.
Однако любовь, которую Элен испытывала к Грейси, похоже, постоянно колебалась на острие ножа, качаясь от радости к ужасу.
— У младенцев, вообще-то, огромный запас жизненных сил, — не раз повторяла мать Патрика, когда Элен высказывала свои опасения по какому-нибудь поводу, а Элен сразу хотелось сказать: «Ты что, шутишь? Да младенец может просто умереть во сне!»
Как-то раз, когда Анна заглянула одна, без крестных, Элен вышла из детской, проверив, как там Грейси, и сказала:
— Я так люблю ее, что это просто…
— Мучительно, — закончила ее мать. — Знаю. И лучше не станет. Тебе придется просто научиться жить с этим.
Элен посмотрела матери в глаза, теперь напоминавшие ей глаза ее собственной дочери. Она всегда знала: Анна частенько смотрела на нее едва ли не яростно просто потому, что пыталась скрыть, как сильно она любит дочь, словно любовь была какой-то слабостью или болезнью. И Элен всегда считала это одной из самых замечательных слабостей матери. Если бы она могла стать похожей на меня! Открыться любви!
Но теперь Элен впервые осознала, что ее мать не так уж и сопротивлялась любви. Она поняла, что можно любить настолько, что это будет причинять боль: самую настоящую боль где-то в глубине груди.
К счастью, в те моменты, когда любовь Элен угрожала стать чем-то и вовсе неземным и необыкновенным, банальности материнства тут же возвращали ее обратно на землю. Вы не можете уноситься куда-то вдаль, предаваясь сентиментальным мыслям, если нужно менять грязные подгузники или пытаться выяснить, почему дитя больше не желает брать в рот авокадо и творог, и непрерывно гадаете: то ли она устала, то ли голодна, то ли зубки начинают резаться. И что бы могли означать эти однообразные звуки, которые она издает, — «ух, ух, ух…», — и как бы уговорить ее замолчать?
— Пожалуй,
— Хорошо. Шапочка Грейси на комоде, — откликнулась Элен. — А защитный крем…
— Мы сами со всем справимся, — сказал Патрик.
— Ну и ладно. Только там немножко ветрено, так что…
— Элен, отнесись к папочке с уважением!
— Хорошо. Только… ладно, хорошо.
— О-ох, ее это просто убивает! — сообщил Патрик малышке. — Ей же хочется сказать еще кучу всего! Так много всяких инструкций!
Элен сделала большие глаза:
— Пойду-ка я переоденусь для работы. — Она была в джинсах и легкой рубашке, испачканной детским питанием. — А вы там отдохните как следует.
Патрик взял ручку Грейси и помахал ею:
— Пока, мамуля!
Элен еще немного постояла, глядя на две пары глаз, уставившихся на нее.
— У нее глаза той же формы, что у тебя, — сказала она Патрику. — Цвет мамин, а форма твоя.
— А ты еще посмотри на наши одинаковые лысины!
Патрик взял Грейси под мышку и наклонил голову, демонстрируя свою макушку.
Элен рассмеялась и вышла из комнаты, но, дойдя до середины коридора, бросилась обратно и, сунув голову в приоткрытую дверь, стремительно произнесла:
— Если-хочешь-надеть-на-нее-синий-кардиган-так-он-в-сумке-в-прихожей-это-все-что-я-хотела-сказать!
Двадцать минут спустя она уже переоделась и стояла у окна в своем кабинете, придерживая рукой занавеску, которую повесил Патрик. Она видела, как тот идет по берегу, держа на руках малышку. Под мышкой у него был зажат зонт, на плече — пляжная сумка. Джек шагал перед ними задом наперед, похоже стараясь рассмешить Грейси. Элен прищурилась… Ну да, Патрик надел на девочку именно синий кардиган.
Элен наблюдала за тем, как они остановились неподалеку от воды. Патрик передал малышку Джеку, а сам опустился на корточки и начал копать ямку для зонтика. Он всегда настолько тщательно устанавливал пляжный зонт, что тот, пожалуй, выдержал бы даже циклон.
— Поспеши, — сказала Элен окну. — Она прямо на солнцепеке.
Патрик перестал копать и посмотрел на дом, словно услышал ее. Он вскинул руки над головой, как будто махал Элен с вершины какой-нибудь горы. Элен рассмеялась и помахала в ответ, хотя в этом не было ровно никакого смысла.
Казалось, в Патрике изменилось все, включая жесты и осанку: его движения стали более широкими, свободными, уверенными. Прошло уже около года с тех пор, как они так или иначе пересекались с Саскией, и с каждым месяцем Патрик менялся все сильнее; он становился все спокойнее, счастливее, в нем все больше проявлялась доверчивость, он реже раздражался и злился. Занимаясь домашними делами, распевал деревенские австралийские песенки — с американским акцентом, — песенки о неверных подругах и каменных сердцах. Элен как будто и не знала прежде настоящего Патрика, словно некогда влюбилась в какого-то больного человека, а теперь он стал здоровым. И это ощущалось как неожиданный подарок, как некий дар свободы.