Последняя любовь гипнотизера
Шрифт:
И раз тридцать проехала взад-вперед по мосту через залив.
Я так влюбилась в этот город, когда впервые приехала сюда. Сидней. Даже само название звучало для меня волнующе, как, наверное, звучит для более искушенных Нью-Йорк, но они ведь не выросли в крошечном зеленом городке в самом сердце Тасмании.
— Вы из Тасмании? — обычно спрашивали меня жители Сиднея, вскинув брови и едва заметно улыбаясь, как будто хотели сказать: «Да неужели? Из этого милого захолустья?»
А я скромно кивала, словно извиняясь: «Пожалуйста, не надо предъявлять мне претензии по этому поводу». Но теперь такого уже не бывает. Сейчас люди бормочут: «О, прекрасные места там, в Тасмании!»
Не знаю, то
Сидней — это мой огромный, наглый, увешанный драгоценностями, щеголяющий кредитными картами бывший возлюбленный. Сидней ошеломил меня пляжами и барами, солнечным светом, ресторанами и кафе, и музыкой, и потрясающим сапфировым сиянием залива и порта.
И я, как какая-нибудь глупая ослепленная девчонка, бросилась познавать этот мир. И теперь знаю Сидней лучше, чем любой из местных жителей или таксистов. Я могу вам подсказать, где можно получить самый вкусный юм-ча [3] , или суши, или испанские тапас. Знаю все театры и музеи, все самые крутые клубы. Знаю, где лучше всего заняться подводным плаванием, где есть отличные лесные тропы для прогулок, где проще всего припарковаться. Я прожила в Сиднее всего шесть месяцев, когда познакомилась с Патриком. Он всегда жил в этом городе, но не знал о существовании и половины тех мест, что я ему показала.
3
Разновидность китайской чайной церемонии, принятая в южных областях Китая, обычно по утрам, перед началом рабочего дня. При этом чай принято пить вприкуску с выпечкой, которая называется дим сум. Поскольку в Австралии довольно много мигрантов из Юго-Восточной Азии, то такое чаепитие стало популярным.
Патрик и Сидней подарили мне самый лучший, самый блаженный период моей жизни. Мы целовались на паромах и пили шампанское у залива. Ходили в театры, в кино, на концерты. Брали с собой Джека на долгие прогулки, и тот хихикал, сидя в своем рюкзачке на спине Патрика, пока мы брели куда-то в пятнах солнечного света в Национальном парке. Мы брали его за руки на пляже и, сосчитав: «Раз, два, три!», поднимали над волнами, бросавшими пену на его лодыжки.
Я так любила их обоих. Помню, как говорила своей матери: «Вот не знала, что это так легко — стать настолько счастливой!» А она отвечала: «Когда я это слышу, то так радуюсь!» Я с легкостью представляла, как мама улыбается, энергично чистя что-нибудь в кухне, сжимая салфетку и бутылку с моющим средством.
Потому что все, чего желала мне мама, — это счастья.
Я всегда думала, что она просто до жути самоотверженна, но это лишь до тех пор, пока не начала заботиться о Джеке, и вот тогда-то я поняла, как детское настроение определяет ваше собственное и как это превращается в привычку.
Отлично помню, как однажды она спросила: «Как тебе кажется, Патрик так же счастлив, как и ты?» Я ответила, что конечно же, он точно так же счастлив.
Мама немного помолчала, а потом заговорила очень осторожно, чуть вопросительно:
— Но прошло меньше года с тех пор, как он потерял жену. Саския, должно быть, Патрик и до сих пор горюет, это ведь не проходит сразу, так что, пожалуй… Ну, ты просто помни об этом.
Она знала, о чем говорит, потому что мой отец умер, когда я едва начала ходить. У меня нет о нем никаких воспоминаний. Как нет и каких-то тяжелых чувств из-за того, что я осталась без отца.
Знаю, отец был для моей матери любовью всей ее жизни. Она всегда повторяла, что скучала о нем каждый день, год за годом, но это ведь не значит, что и с Патриком все обстоит точно так же. Прежде всего, мама не встретила никого другого, кто мог бы сделать ее счастливой. А Патрик встретил меня. Я дала ему счастье. Точно знаю, что дала ему счастье. Я не дурочка. И ничего не придумала.
Конечно, я понимала: какая-то часть его души продолжает горевать по Колин. И с полным уважением отнеслась ко всем пожеланиям Колин относительно воспитания Джека. Она составила целый список инструкций. Почерк у нее был неровным, потому что она, должно быть, уже сильно болела к тому времени. И ошибок немало. С моей стороны было немилосердно замечать это, понимаю, но так уж сложилось. Я никогда и не пыталась изображать из себя слишком уж милую особу. Колин безгранично верила в витамины, и я давала их Джеку каждый день. Колин верила, что нижнее белье каким-то образом защищает детей от всякого зла, и я надевала на Джека майку даже тогда, когда понимала, что ему может стать слишком жарко. Уверена, Колин вовсе не подразумевала, что бедный ребенок должен носить под футболкой майку в жаркие дни, но Патрик воспринимал все пункты оставленного женой списка абсолютно буквально.
Патрик был счастлив со мной. Он говорил мне, что счастлив. Говорил: «Ты спасла мне жизнь». Говорил: «Не отпущу тебя никогда». Говорил: «Я бы пропал без тебя».
И вот сегодня я лежу на песке и думаю о Колин. Во сне я кричала на нее: «В слове „витамины“ нет буквы „е“!»
Да, сон получился тупой: орать на покойницу из-за грамматических ошибок?!
Кто-то произнес:
— Что, удачная ночь?
И я открыла глаза. На меня смотрел незнакомый мужчина. Меня слепило солнце, так что я ничего особо и не разглядела. Только то, что на нем гидрокостюм до колен, а под мышкой — доска для серфинга. Да еще прическа слишком молодежная.
Я села, окинула взглядом свое красное платье. Наверное, я и в самом деле походила на особу, заснувшую на пляже после крутой вечеринки. Вот разве что слегка старовата для таких развлечений.
— Ну да, — ответила я.
Больше незнакомец вроде как не знал, что сказать. Просто улыбнулся и приложил пальцы к голове, будто салютуя, и пошел дальше, к воде. Я смотрела ему вслед. Он не слишком хорошо управлялся со своей доской. Несколько раз пытался поймать волну, но упускал ее, а когда наконец ловил, на его лице почему-то появлялось забавное испуганное выражение; длинные волосы намокли и прилипли ко лбу.
Днем я отправилась в один из магазинчиков, где торговали всем необходимым для серфинга, и, сама не знаю почему, вышла оттуда с гидрокостюмом и доской.
Наверное, теперь я должна научиться держаться на ней. Или серфить… серфинговать… ну, как там полагается говорить, не знаю. Абсолютно в этом не разбираюсь.
В понедельник Элен проснулась, чувствуя себя изможденной и выжатой. Она пришла в ужас, когда открыла дневник встреч и обнаружила, что клиенты сегодня должны идти буквально один за другим. Не предвидится даже перерыва на обед.
Она смутно помнила, как мысленно твердила себе: «Ох, я же справлюсь!» — когда назначала так много встреч. А теперь вытянулась под одеялом и думала о том, как было бы воистину прекрасно просто остаться в кровати и проспать весь день напролет. Вот если бы почувствовать себя по-настоящему больной, подхватившей какую-нибудь заразу, со всеми необходимыми симптомами. Тогда можно было бы взяться за телефон и отменить все назначенные встречи. Но Элен прекрасно знала, что просто переутомилась. В выходные пришлось слишком много есть и пить, и встречи с новыми людьми оказались серьезной нагрузкой на нервную систему. Слишком много интенсивных эмоций. Слишком мало сна и слишком много секса. Элен даже подозревала, что могла заработать цистит.