Последняя любовь Казановы
Шрифт:
– Зато для Генриетты вы навсегда останетесь таким, каким были прежде, – так же, как ее образ никогда не увянет в вашем сердце. И по прошествии многих лет, должно быть, оставивших неизгладимый отпечаток на ее лице, но не затронувших ее сердца, если даже она и не ощущает себя способной, как прежде, предаться страсти, уж будьте уверены, ей непременно хотелось бы, чтобы вы были способны еще любить. И она с радостью представляет себе, как вы счастливы с другой в последний раз, – вы, такой же дорогой для ее сердца и такой же обольстительный для ее глаз, как это было прежде, когда вам было всего двадцать четыре года.
Мсье Розье поставил
Мадам де Фонсколомб любила это мгновение; она заметила, что с наступлением темноты незрячие начинают видеть то, что ускользает от других людей. И, чтобы перейти к другой теме, предложила Полине рассказать о совершенной ею прогулке.
Но молодая женщина не была расположена ни описывать в подробностях красоты богемских гор, ни говорить о нравах их неотесанных обитателей, которые интересовали ее так же мало, как патагонские дикари, за исключением случаев, когда Казанова волочился за местными крестьянками.
Мадам де Фонсколомб прекрасно понимала надменную робеспьеристку: под видом осуждения та скрывала досаду, которую почувствовала, когда узнала о любовной связи Джакомо с Тонкой. Поэтому ее рассказ о прогулке был сильно сокращен ради пылких разоблачений безнравственности престарелого сердцееда, о которой она неотступно размышляла весь прошедший день. Мадам де Фонсколомб даже не пыталась прервать эти обличительные речи, тем более что они ее развлекали. Что же до самого Казановы, чья любовь была столь презренна в глазах маленькой революционерки, требовавшей его заклания перед лицом вечного женского тщеславия, то, веселясь в душе, он принял решение выслушать все обвинения молча.
Тем временем молнии все чаще освещали пока еще чистое небо. Мсье Розье принес лимонад и, окончив прислуживать, без церемоний пристроился между старой дамой и аббатом Дюбуа, в то время как Полина продолжала свою обвинительную речь против шевалье, расположившегося несколько поодаль от остальных, так, словно он действительно был обвиняемым.
– Вы никогда не любили, – утверждала девушка. – Вы всегда были настолько заняты самим процессом обольщения, что вам было недосуг рассмотреть, кого вы обольщаете. Для этого вам годился кто угодно, и поэтому вы никем не дорожили. Вы даже не были способны по-настоящему желать, поскольку, и в этом надо отдать вам должное, вожделение владело вами меньше, чем непомерное и жалкое самодовольство. Вы умели завоевывать лишь кокеток, не демонстрируя при этом иных достоинств, кроме необычайного сходства с ними, что как раз льстило их ничтожности.
Правдивости в вас всегда было меньше, чем в персонажах итальянских фарсов, которые так нравились прежде, но мода на которые, увы, прошла. Вы ищете в женщинах надежности, которой сами напрочь лишены, и искренности, которая от вас постоянно ускользает, но искренность, и не без основания, не хочет иметь с вами дело, поскольку вас можно назвать олицетворением лжи. Что вы искали в течение многих лет на дорогах Европы? И чего вам так и не удалось найти? Вы никогда никого не любили, кроме себя, и единственной вашей компаньонкой была ваша тень. Ваша жизнь – это своего рода небылица, которую вы наивно пересказываете: но верили ли вы во все это когда-нибудь сами, мсье Казанова?
Джакомо не нашел ничего лучше, как приподняться и, склонившись в порыве, который мог быть истолкован как жест обычной любезности, поцеловать руку мадам де Фонсколомб. Старая дама не могла не оценить всю нежность этого поцелуя,
– Я знаю, вы способны на самую большую любовь, дорогой мсье де Сейналь, и наша Полина должна бы понимать, что ваша привлекательность объясняется той неординарностью, которая есть в вас и которая так возбуждает. Женщина должна быть начисто лишена души, чтобы этого совсем не замечать и оставаться совершенно бесчувственной.
Полина никак не могла остаться равнодушной к таким провокационным речам и, едва сдерживая гнев, ответила своей госпоже:
– Как мне кажется, вся привлекательность мсье Казановы происходит, скорее, от его репутации, которая напоминает мне славу памятников, оставленных нам античностью, как, например, Колизей в Риме. Таким образом, получается, что мсье Казанова не мужчина, которого любят, а памятное место, которое посещают.
– Это досада вводит вас в заблуждение, – быстро произнесла мадам де Фонсколомб. – Не горячитесь так, доказывая, что наш дорогой хозяин ничего для вас не значит, моя девочка, никто вам все равно не поверит. Шевалье может возомнить, что уже сумел вам понравиться, коли вы выказываете такое красноречие, чтобы защититься от этого предположения. Так что лучше откажитесь от этого несправедливого и бесполезного дела!
– Прошу извинить меня, мадам. И вас тоже, мсье Казанова. Действительно, не стоило делать из этого историю, поскольку воистину повода для этого нет, и я признаю, что говорила все это из тщеславного удовольствия задеть нашего хозяина, не найдя для разговора с ним лучшей темы.
Эта новая дерзость окончательно рассердила мадам де Фонсколомб:
– Скажите лучше, что мсье де Сейналь не смог вам угодить так, как вам бы этого хотелось. Но в этом не легко сознаться, не правда ли? Вам интересно было вызвать его ревность, чуть ли не отдавшись на его глазах капитану де Дроги! Очень хорошо! Так терпите, коли он отвечает вам той же монетой, к тому же с процентами, привечая вашего дежурного возлюбленного и предаваясь наслаждениям с прекрасной каббалисткой! Хотя и это для вас не самое худшее. С чем вы на самом деле не могли смириться, так это с тем, что заинтересовавший вас мужчина, которому, возможно, вы боялись показаться недостаточно интересной, когда-то скомпрометировал себя связью с простодушной и скромной дочкой садовника. Вот кто на самом деле ведет себя нетерпимо, не так ли? Вот что, оказывается, не в состоянии вынести настоящий друг народа!
– Да, мадам, – воскликнула Полина, – это действительно преступление! И соблазнитель отвратителен особенно тем, что воспользовался простодушием этой бедной девушки. Он даже не потрудился купить ее, поскольку считает, что кружево на его рубашках и золото, которым изукрашена его одежда, достаточная плата для этой невинной простушки.
Тут Казанова вмешался в спор, решив, что на этом этапе процесса обвиняемый уже сам должен осуществлять свою защиту: ведь даже самый чуткий и преданный из адвокатов не сможет проникнуть в глубь его сознания. Даже Господь Бог, который взвешивает души и видит насквозь наши сердца, порой забывает посещать тайные закоулки нашего разума. Эти места недоступны как для нас самих, так и для всевидящего ока Всевышнего. Мысли и деяния, зарождающиеся в таких укромных уголках, превосходят все возможные представления о добре и зле и, таким образом, даже сам Создатель не в состоянии верно их оценить.