Последняя любовь Казановы

Лене Паскаль

Полина должна была хранить эти четыре послания при себе и позаботиться, чтобы все они дошли до адресатов, если ее хозяйка так и не доберется до пункта назначения.

Туанетта уже получила свой новый глаз, отличавшийся еще более сияющей голубизной, чем ее собственный. Казанова подарил ей маленькое ручное зеркальце, чтобы она могла сколько угодно любоваться собой. В первые дни ее так и видели постоянно смотрящейся в него и натыкающейся на различные предметы, поскольку все это время она не замечала ничего вокруг, кроме своего изменившегося лица.

Аббат Дюбуа тайком преследовал девушку, изводя ее своими тяжеловесными комплиментами,

и совершенно соглашался с Полиной в том, что новый глаз, которым Туанетта была обязана искусству окулиста, имеет более красивый голубой оттенок и более совершенную форму, чем тот, которым в свое время одарил ее наш Создатель.

Четыре дня спустя после опасного кризиса, едва не унесшего жизнь мадам де Фонсколомб, две берлины прибыли из Дрездена в замок Дукс, где старая дама решила задержаться еще на неделю, чтобы набраться сил перед предстоящей поездкой. Несмотря на обещание Джакомо, что она проживет еще долгие годы, и на то, что дорога во Францию обещала быть длинной и опасной, она рвалась на родину, чтобы встретить там свой последний час.

Двое возлюбленных договорились, что первый, кто почувствует, что пришло его время, известит другого об этом письмом, в котором напишет не о прощании, а о том бесконечном счастье, которое им предстоит пережить.

Генриетта добавила, что такое письмо передаст не через Полину, поскольку хочет сохранить их тайну, а через мсье Розье, в течение сорока лет являвшегося для нее верным слугой и даже, если так можно выразиться, ее alter ego. [22]

– Этот достойный человек, скорее, похож на вашу тень, – заметил Казанова. – Никто не слышал, как он говорит или даже дышит, и порой непонятно, находится он здесь или уехал, но, оставаясь невидимым, он всегда оказывается на расстоянии взгляда или голоса и всегда по-настоящему готов служить вам. Кажется, этот человек живет рядом с вами в будке суфлера.

22

Alter ego – второе я (лат.).

– Вы совершенно правы, поэтому-то он и знает как никто эту комедию, именуемую моей жизнью. Он знает в ней каждое слово лучше, чем я сама. И несомненно, он прекрасно знает, что вы значите для меня, мой нежный друг.

– Вы все ему рассказали?

– А разве надо говорить тени, где ты находишься?

– Если здесь не замешана истинная любовь, тогда я вообще не понимаю, что это слово означает.

– Просто этот человек всегда находится там же, где и я.

– Остается только поблагодарить Небеса за то, что тени не способны огорчаться, досадовать или ревновать! – заключил шевалье.

Полине больше не приходилось отражать посягательства на нее Казановы, которого вновь обретенное чувство к Генриетте отдалило от всех других женщин. Впервые он примирился со старостью, открыв для себя, что в этот момент она оказалась его лучшим другом, поскольку обладала лицом, голосом и нежностью мадам де Фонсколомб. В его бывшей возлюбленной Джакомо было дорого все, даже ее слепые затуманенные глаза, которые, как глаза статуи, казались, теперь были предназначены лишь для того, чтобы созерцать вечность.

За два вечера до даты, на которую был назначен отъезд, находясь наедине с Полиной и Казановой, старая дама полусерьезно-полушутя вернулась к теме любовных взаимоотношений мадмуазель Демаре и шевалье

де Сейналя. Последний уверял, что проиграл пари, и будучи менее, чем когда-либо, расположенным к тому, чтобы стать якобинцем, резко добавил, что его более не интересуют ни сам спор, ни его ставка.

– Итак, моя дорогая Полина, – прокомментировала старая дама, – вам выпала на долю слава устоять перед наиболее выдающимся соблазнителем, которого только можно встретить. Не знаю, стоит ли вас с этим поздравлять, поскольку, несмотря на свой преклонный возраст, он остается самым очаровательным из мужчин и самым глубоким из философов, имевшим мудрость совершать все те безумства, которые случай предоставлял его любознательности.

– Вы даже не поинтересовались моим мнением, – заметила молодая женщина, – а ведь, возможно, я тоже проиграла свою партию.

– Неужели вы готовы отречься от ваших робеспьеристских убеждений? – прикинулась удивленной мадам де Фонсколомб. – Тогда это новость настолько примечательная, что заслуживает упоминания в хрониках.

– Мое обращение, мадам, вполне возможно, хотя этот факт навряд ли столь интересен, что заслуживает упоминания в скрижалях Истории. Но я могу заверить мсье Казанову, что испытываю к нему самые дружеские чувства и глубокую симпатию, чему и готова, если он этого еще желает, предоставить самые ощутимые доказательства.

Это неожиданное заявление имело эффект разорвавшейся бомбы. Казанова замер с открытым ртом, не зная, что сказать, поскольку его желание находило выход как раз в любовных препирательствах и подогревалось именно сопротивлением избранницы.

Мадам де Фонсколомб постаралась сдержать смех, поскольку ее друг и без того чувствовал себя смущенным. К тому же она ощутила в словах молодой женщины совсем иную пылкость, не имеющую ничего общего с былой непримиримостью.

– Так что же, мсье, – произнесла она наконец, – вы так и оставите без ответа искреннее признание в любви, которое честно заслужили? – И, как можно ниже наклонившись к уху Казановы, добавила:

– Подарите Полине эту минуту счастья, о которой она вас просит! Одновременно вы подарите ее и Генриетте. Этой ночью вас будут любить две женщины, и знайте, что одна из них, хотя и не будет с вами рядом, испытает удовлетворение не меньшее, чем другая!

Мадам де Фонсколомб настояла, чтобы Полина и Джакомо поужинали в этот вечер наедине в его комнате. Мсье Розье постарался приготовить на этот раз совершенно особые пикантные соусы, предназначенные привести участников этой трапезы в наиболее приятное расположение духа. А поданные в изобилии тонкие вина и ликеры должны были подвигнуть их к повторению подвигов, вплоть до полного истощения сил.

Все эти приготовления получили одобрение Полины. Ее совсем не обескуражила такая откровенность, поскольку она явно желала выдерживать нападки своего противника на глазах всего общества, вплоть до кухни, где уже приготовились наблюдать за предстоящей битвой. Казанова даже подумал о том, что эта якобинка, скорее всего, не будет возражать, если аббат Дюбуа у нее на глазах займет свое место в шкафу.

Сам Джакомо был отнюдь не уверен, что ему нравится такая демонстрация его триумфа. Дело дошло до того, что старой даме пришлось напомнить, что шевалье де Сейналь занимался этим раньше с большей отвагой, заявляя при том, что любовь и игра являются обстоятельствами, где долг превыше любых условностей.