Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
В обязанности секундантов входила попытка примирения противников – это была важная часть ритуала. В «Правилах дуэли» Болгара допускалась даже мысль, что
Не пули, не клинки убивают, - убивают секунданты…Можно совершенно основательно утверждать, что большая половина всех случившихся дуэлей не оказалась бы необходимой, если бы к выбору секундантов относились бы более серьезно.[129]
Правда и то, что на русской почве это требование зачастую превращалось в пустую формальность, как в «Евгении Онегине»:
Идет
«Но где же,— молвил с изумленьем
Зарецкий,— где ваш секундант?»
В дуэлях классик и педант,
Любил методу он из чувства,
И человека растянуть
Он позволял не как-нибудь,
Но в строгих правилах искусства,
По всем преданьям старины
(Что похвалить мы в нем должны).
«Мой секундант? — сказал Евгений.—
Вот он: мой друг, monsieur Guillot.
Я не предвижу возражений
На представление мое:
Хоть человек он неизвестный,
Но, уж конечно, малый честный».
Зарецкий губу закусил.
Онегин Ленского спросил:
«Что ж, начинать?» — Начнем, пожалуй,—
Сказал Владимир. И пошли
За мельницу. Пока вдали
Зарецкий наш и честный малый
Вступили в важный договор,
Враги стоят, потупя взор.
Соллогуб был далеко не Зарецким – любил «методу» не из искусства, а потому на предложение Аршиака написать записку Пушкину откликнулся с жаром и чувством «честного малого». Поэт не заставил себя ждать:
Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерна на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов как не имевший места, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека. Прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным. Примите уверение в моем совершенном уважении. А. Пушкин (фр.).
Опять же так выглядит подлинник. И слова «могу заявить словесно» соотносятся со словами из подлинной соллогубовской записки: «когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно». В «Воспоминаниях» же все представлено несколько иначе:
Прошу г.г. секундантов считать мой вызов недействительным, так как по городским слухам (par ie bruit public) я узнал, что г. Дантес женится на моей свояченице. Впрочем, я готов признать, что в настоящем деле он вел себя честным человеком.
В изложении Соллогуба полностью утрачен двойной смысл пушкинского отказа. Геккернам важно было получить от поэта не заверения в «честности» Дантеса, а прямое свидетельство, что поэт не связывает их сватовство с желанием избежать дуэли. Такая фраза есть в пушкинском письме и отсутствует у Соллогуба: «... г-н Жорж Геккерн решил объявить о своем
Впрочем, поэт не сразу согласился подыграть противнику. Сохранился черновик письма, написанный, вероятно, до получения записки от Соллогуба, в котором Пушкин собирался высказаться по существу:
Господин барон Геккерн оказал мне честь принять вызов на дуэль его сына г-на барона Ж. Геккерна. Узнав случайно? по слухам?, что г-н Ж. Геккерн решил просить руки моей свояченицы мадемуазель К. Гончаровой, я прошу г-на барона Геккерна-отца соблаговолить рассматривать мой вызов как не бывший. За то, что он вел себя по отношению к моей жене так, как мне не подобает допускать (в случае, если господин Геккерн потребует указать причину вызова)...
Еще чуть-чуть и настоящая причина конфликта была бы названа, но поэт остановился, понимая, что тем самым затронет честь Натальи Николаевны. И тут подоспела записка от Соллогуба, из которой следовало, что Дантес не настаивает на личной встречи, а, значит, отпадает необходимость всяких объяснений. К тому же Геккерны уже принесли свои извинения…
А если не принесли? Если все это – фантазия, и никакого объяснения между женой поэта и Дантесом на бале у Фекельмонов не было? Что тогда? Тогда отказ Пушкина выглядит чудовищным капризом, похожим на безумие. Сначала он посылает секунданта договариваться о самой жестокой дуэли, а спустя несколько часов с легкостью удовлетворяет требованиям противника. «Этого достаточно,— сказал д'Аршиак» - вспоминает Соллогуб -
ответа Дантесу не показал и поздравил его женихом. Тогда Дантес обратился ко мне со словами: - Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видаться как братья.
Поздравив, с своей стороны, Дантеса, я предложил д'Аршиаку лично повторить эти слова Пушкину и поехать со мной. Д'Аршиак и на это согласился.
Мы застали Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный и выслушал благодарность, переданную ему д'Аршиаком.
– С моей стороны,— продолжал я,— я позволил себе обещать, что вы будете обходиться с своим зятем как с знакомым.
– Напрасно, - воскликнул запальчиво Пушкин.
– Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.
Мы грустно переглянулись с д'Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.
– Впрочем, - добавил он,— я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек».