Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Че­го же до­би­вал­ся Пуш­кин та­ким по­ве­де­ни­ем? Ве­ро­ят­но, он на­де­ял­ся, что Ека­те­ри­на рас­ска­жет Дан­те­су о про­ис­хо­дя­щем, и ка­ва­лер­гард най­дет спо­соб от­ве­тить по-муж­ски. Нель­зя за­бы­вать, что по­сле же­нить­бы Дан­те­са, во­зоб­нов­ле­ние ду­эли тре­бо­ва­ло со­блю­де­ния оп­ре­де­лен­ных ус­ло­вий. Ре­ше­ние се­мей­ных кон­флик­тов дра­кой в об­ще­ст­ве не при­вет­ст­во­ва­лось. Вы­зы­вать род­ст­вен­ни­ка на ду­эль бы­ло дур­ным то­ном, ес­ли толь­ко к то­му не скло­ня­ли чрез­вы­чай­ные об­стоя­тель­ст­ва. В слу­чае с по­этом, шлейф этих об­стоя­тельств тя­нул­ся с но­ябрь­ских со­бы­тий. На­до бы­ло толь­ко

ос­ве­жить их в па­мя­ти. На­ча­лась сло­вес­ная пе­ре­пал­ка - часть ду­эли, ко­то­рая лишь спус­тя пол­то­ры не­де­ли, на Чер­ной реч­ке, разрешилась известным со­бы­тием.

Днем 15 ян­ва­ря, в пят­ни­цу, А. И. Тур­ге­нев за­хо­дил в гос­ти к Пуш­ки­ну. Они опять ве­ли про­фес­сио­наль­ный раз­го­вор. По­эт чи­тал наи­зусть сти­хи, еще не поя­вив­шие­ся в пе­ча­ти:

15 ген­ва­ря ...За­шел к Пуш­ки­ну; сти­хи к Мо­рю о бра­те[382] .

О том же Тур­ге­нев пи­сал И.С.Ар­же­ви­ти­но­ву: «...про­чел он мне наи­зусть мно­го сти­хов, ко­их я не знал, ибо они не бы­ли на­пе­ча­та­ны. Од­ни бо­лее дру­гих мне по­нра­ви­лись и тем уже, что на­пи­са­ны дав­но по слу­чаю рас­про­стра­нив­ше­го­ся слу­ха, буд­то брат Н(ико­лай) вы­дан Анг­ли­ча­на­ми; сти­хи ад­ре­со­ва­ны дру­го­му по­эту, ко­то­рый на­пи­сал сти­хи «К мо­рю» и сла­вил его»[383].

А ве­че­ром они от­пра­ви­лись в гос­ти к это­му по­эту – князю Вяземскому:

на дет­ский бал к Вя­зем­ской (день ро­ж­де­ния На­день­ки), лю­без­ни­чал с деть­ми, ма­мень­ка­ми и гу­вер­нант­ка­ми. — Сти­хи Пуш­ки­на к гра­фи­не За­крев­ской[384]. Валь­си­ро­вал ...Пушки­на и се­ст­ры ее[385].

Впе­чат­ле­ни­ем от ба­ла, ко­то­рый по сви­де­тель­ст­ву Ка­рам­зи­на «был под­стать боль­шо­му ба­лу Бе­ло­сель­ских»[386], Тур­ге­нев, как во­дит­ся, по­де­лил­ся на ут­ро с Бул­га­ко­вым:

Вче­ра, или луч­ше, се­го­дня, валь­си­ро­вал (...) на дет­ском ми­лом ба­ле у ба­лов­ня при­ро­ды и об­ще­ст­ва Вя­зем­ско­го: он празд­но­вал ро­ж­де­ние (т. е. день ро­ж­де­ния) сво­ей На­ди­ны: всем бы­ло ве­се­ло — де­тям, ма­минь­кам и да­же гу­вер­нант­кам, ибо я лю­без­ни­чал с ними[387].

Вя­зем­ский - «ба­ло­вень при­ро­ды и об­ще­ст­ва». Что это - до­б­рая иро­ния или со­жа­ле­ние о по­гряз­шем в свет­ских удо­воль­ст­ви­ях друге? В сти­хо­тво­ре­нии, про­чи­тан­ном Пуш­ки­ным Тур­ге­не­ву, бы­ли стро­ки, об­ра­щен­ные к Вя­зем­ско­му: «Не славь его. В наш гнус­ный век се­дой Неп­тун зем­ли со­юз­ник. На всех сти­хи­ях че­ло­век – ти­ран, пре­да­тель или уз­ник».

Тур­ге­нев не­воль­но срав­ни­вал по­ве­де­ние Пуш­ки­на и Вя­зем­ско­го. Один писал пре­крас­ные сти­хи, и чис­лил­ся уга­саю­щим та­лан­том. Дру­гой, на­обо­рот, сво­бод­но вку­шал свет­ские удо­воль­ст­вия, но хо­дил ба­ри­ном, по­этом и ува­жае­мым че­ло­ве­ком, хо­тя де­сять лет на­зад пи­сал в об­су­ж­дае­мом ны­не сти­хо­тво­рении «Мо­ре»:

«Сю­да, по­эзии жре­цы!

Сю­да су­ще­ст­вен­но­сти жерт­вы!

Ку­ми­ры ва­ши здесь не мерт­вы,

И не по­мерк­ли их вен­цы»!

Между тем, за­кан­чи­вая пи­сать днев­ник, Тур­ге­нев вновь об­ро­нил за­га­доч­ную фра­зу: «Пуш­ки­на и се­ст­ры ее». По­че­му се­ст­ры, а не се­ст­ра, ведь кон­фликт про­ис­хо­дит ме­ж­ду На­таль­ей Ни­ко­ла­ев­ной и Ека­те­ри­ной, ме­ж­ду их мужь­я­ми. Долж­но быть: «Пуш­ки­на и се­ст­ра». Но друг по­эта упор­но по­вто­ря­ет «се­ст­ры», как буд­то в ра­зы­грав­шей­ся дра­ме важ­но упо­ми­на­ние о всех се­ст­рах, не ис­клю­чая Алек­сан­д­ри­ны?

По­эт в тот ве­чер был мра­чен, мол­ча­лив

и да­же ре­зок с же­ной. Он ви­дел, что мо­ло­до­же­нов при­ня­ли в кру­гу дру­зей с не­скры­вае­мым удовольствием. И по­нят­но - бле­стя­щая че­та Гек­кер­нов во­шла в мо­ду. Ве­ро­ят­но, и са­ми се­ст­ры изо­бра­зи­ли сдер­жан­ное еди­но­ду­шие, ста­ра­ясь хо­тя бы на вре­мя за­быть се­мей­ные про­ти­во­ре­чия и на­сла­дить­ся мир­ной ат­мо­сфе­рой. Но та­кое раз­ви­тие со­бы­тий, ес­те­ст­вен­но, не уст­раи­ва­ло по­эта. Он одер­нул их. В ре­зуль­та­те, Дан­тес мог с пол­ным ос­но­ва­ни­ем пи­сать пол­ков­ни­ку Бре­вер­ну:

В кон­це кон­цов, он (Пуш­кин - А.Л.) со­вер­шен­но до­бил­ся то­го, что его ста­ли бо­ять­ся все да­мы[388].

В под­твер­жде­ние сво­его вы­во­да Дан­тес со­слал­ся на сви­де­тель­ст­во зя­тя Вя­зем­ских - П.А.Ва­луе­ва, ко­то­рый, яко­бы ви­дя «обыч­ное» от­но­ше­ние по­эта к же­не и своя­че­ни­це, вы­ра­зил со­чув­ст­вие На­та­лье Ни­ко­ла­ев­не по по­во­ду по­ве­де­ния ее му­жа и ус­лы­шал от нее в от­вет:

Я знаю, что я ви­но­ва­та, я долж­на бы­ла бы его от­толк­нуть, по­то­му что ка­ж­дый раз, ко­гда он об­ра­ща­ет­ся ко мне, ме­ня ох­ва­ты­ва­ет дрожь.[389]

А что Вя­зем­ские? Не­у­же­ли они ни­че­го не за­ме­ти­ли? Их дочь, зять, Тур­ге­нев, Ка­рам­зи­ны – все за­ме­ти­ли, а они нет? Но что еще бо­лее стран­но, в сво­ем из­вест­ней­шем пись­ме к ве­ли­ко­му кня­зю Вя­зем­ский от­кро­вен­но фан­та­зи­ро­вал:

По­ло­же­ние Пуш­ки­на сде­ла­лось еще му­чи­тель­нее, он стал оза­бо­чен­ным, взвол­но­ван­ным, на не­го тя­же­ло бы­ло смот­реть. Но от­но­ше­ния его к же­не от­то­го не по­стра­да­ли. Он сде­лал­ся еще пре­ду­пре­ди­тель­нее, еще неж­нее к ней. Его чув­ст­ва, в ис­крен­но­сти ко­то­рых не­воз­мож­но бы­ло со­мне­вать­ся, ве­ро­ят­но, за­кры­ли гла­за его же­не на по­ло­же­ние ве­щей и его по­след­ст­вия. Она долж­на бы­ла бы уда­лить­ся от све­та и по­тре­бо­вать то­го же от му­жа. У нее не хва­ти­ло ха­рак­те­ра, и вот она опять очу­ти­лась поч­ти в та­ких же от­но­ше­ни­ях с мо­ло­дым Гек­ке­ре­ном, как и до свадь­бы: тут не бы­ло ни­че­го пре­ступ­но­го, но бы­ло мно­го не­по­сле­до­ва­тель­но­сти и бес­печ­но­сти[390].

Вя­зем­ский вро­де бы за­щи­щал по­эта, а на са­мом де­ле, уни­жая его вдо­ву, уни­жал и па­мять по­эта, пер­вым ис­пол­нив пуш­кин­ское про­ро­че­ст­во, что же­на его мно­гое по­тер­пит в мне­нии люд­ском - «в све­те ее за­едят». Мо­ра­ли­за­тор­ст­во кня­зя, в дан­ном слу­чае не­уме­ст­ное, име­ло це­лью по­ка­зать соб­ст­вен­ную бла­го­на­деж­ность. «Ба­ло­вень при­ро­ды и об­ще­ст­ва» вы­го­ра­жи­вал се­бя, и па­фос слу­же­ния вы­со­ким идеа­лам лишь вдох­нов­лял его на эту не­бла­го­вид­ную роль. В бо­лее позд­них вос­по­ми­на­ни­ях Вя­зем­ские во­об­ще ста­ра­лись обой­ти мол­ча­ни­ем со­бы­тия, про­ис­хо­див­шие в их соб­ст­вен­ном до­ме, пе­ре­кла­ды­вая всю от­вет­ст­вен­ность на слу­чай­ных лю­дей и не­ожи­дан­ные об­стоя­тель­ст­ва.

Пуш­кин хо­ро­шо по­ни­мал на­ту­ру Вя­зем­ско­го. Бли­жай­шие мо­с­ков­ские дру­зья по­эта суп­ру­ги Па­вел и Ве­ра На­що­ки­ны го­во­ри­ли, что

Пуш­кин не лю­бил Вя­зем­ско­го, хо­тя и не вы­ра­жал то­го яв­но, он ви­дел в нем че­ло­ве­ка без­нрав­ст­вен­но­го, ему до­сад­но бы­ло, что тот во­ло­чил­ся за его же­ной…[391].

Од­на­ко, по­эт об­ла­дал сча­ст­ли­вым ка­че­ст­вом: он при­ни­мал дру­зей со все­ми их не­дос­тат­ка­ми, и, зная ма­ло­ду­шие Вя­зем­ско­го, все же про­щал ему мно­гое.