Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Удив­ле­ние вы­зва­ло не то, что по­эт по­се­тил свою три­гор­скую под­ру­гу, а по­спеш­ность, с ко­то­рой он это сде­лал. Объ­яс­не­ние ле­жа­ло на по­верх­но­сти. Имен­но, в эти дни Пуш­ки­на осо­бен­но занимала судь­ба Ми­хай­лов­ско­го. Он с не­тер­пе­ни­ем ждал от­вет Оси­по­вой на пред­ло­же­ние пе­ре­ку­пить уго­дья и спе­шил уз­нать по­след­ние но­во­сти от ее до­че­ри. По­доб­ное пред­ло­же­ние он де­лал и са­мим Врев­ским, и они от­ве­ти­ли ему со­гла­си­ем:

Он ме­ня очень бла­го­да­рил за твое на­ме­ре­ние ку­пить Мих(ай­лов­ское). Он мне при­знал­ся, что он ни­че­го дру­го­го

не же­лал, как что­бы мы ста­ли вла­дель­ца­ми это­го име­ния. Он хо­тел нам про­дать свою часть[404].

Все скла­ды­ва­лись удач­но для Пуш­ки­на - поя­ви­лась ре­аль­ная воз­мож­ность по­ки­нуть Пе­тер­бург. Ни о ка­ких слу­хах, рас­про­стра­нив­ших­ся в про­вин­ции и уг­ро­жаю­щих ре­пу­та­ции по­эта, спо­соб­ных, по мне­нию Вя­зем­ско­го, ис­пор­тить на­строе­ние Пуш­ки­на, ре­чи, ко­неч­но, не ве­лось. Это вид­но и по ха­рак­те­ру раз­го­во­ра, опи­сан­но­го Зи­зи – в нем глав­ное ме­сто от­во­ди­лось вос­по­ми­на­ни­ям о род­ных и зна­ко­мых, и во­об­ще - не труд­но пред­по­ло­жить, что, зная впе­чат­ли­тель­ность по­эта, Врев­ская про­сто не мог­ла го­во­рить ему не­при­ят­ные ве­щи.

Но ра­до­ст­ное на­строе­ние со­про­во­ж­да­ло Пуш­ки­на не­дол­го. Ве­че­ром то­го же дня его вме­сте с же­ной при­гла­си­ли к сак­сон­ско­му по­слан­ни­ку Лю­це­ро­де на при­ем, уст­ро­ен­ный в честь мо­ло­до­же­нов Гек­кер­нов. От­ка­зать­ся бы­ло не­воз­мож­но, по­сколь­ку хо­зя­ин бла­го­во­лил по­эту и не чис­лил­ся в со­труд­ни­ках Дан­те­са. Он лишь вы­пол­нял свою ди­пло­ма­ти­че­скую роль, ока­зы­вая зна­ки вни­ма­ния кол­ле­ге - при­ем­но­му от­цу ка­ва­лер­гар­да. Но для по­эта эта бы­ла пыт­ка - оче­ред­ной раз ви­деть, как свет вос­тор­га­ет­ся со­мни­тель­ной па­рой. Тут бы друзь­ям ок­ру­жить Пуш­ки­на вни­ма­ни­ем и от­влечь от мрач­ных мыс­лей!

Но Вя­зем­ский, боль­шую часть ве­че­ра про­вел в дру­гом мес­те - око­ло сво­ей «Не­за­буд­ки» (Му­си­ной-Пуш­ки­ной) в до­ме ее своя­че­ни­цы, и за­гля­нул к Лю­це­ро­де в пол­ночь, за­ме­тив, что «Ве­чер был до­воль­но обыч­ный, на­ро­ду бы­ло мало».

На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну он обошел стороной. А вот прелестям ее со­пер­ни­цы посвятил рос­кош­но­е опи­са­ние:

блед­ная, мол­ча­ли­вая, на­по­ми­наю­щая не то бу­кет бе­лых ли­лий, не то пу­чок лун­ных лу­чей, от­ра­жаю­щих­ся в зер­ка­ле про­зрач­ных вод.

Не прав­да ли кра­си­во! А ведь пи­сал же­на­тый че­ло­век, отец се­мей­ст­ва, склон­ный к мо­ра­ли­за­тор­ст­ву и про­стран­ным рас­су­ж­де­ни­ям о нрав­ст­вен­но­сти.

Пуш­кин в по­доб­ной си­туа­ции, пре­крас­но по­ни­мая ис­ку­шаю­щую си­лу жен­ской кра­со­ты, пи­сал:

Нет, нет, не дол­жен я, не смею, не мо­гу

Вол­не­ни­ям люб­ви бе­зум­но пре­да­вать­ся.

И за­да­вал­ся во­про­сом:

Ужель не мож­но мне,

Лю­бу­ясь де­вою в пе­чаль­ном сла­до­ст­ра­стье,

Гла­за­ми сле­до­вать за ней и в ти­ши­не

Бла­го­слав­лять ее на ра­дость и на сча­стье?

На­вер­ное, мож­но, но ведь Вя­зем­ский ис­кал дру­гое уте­ше­ние и ни­ко­го не со­би­рал­ся бла­го­слов­лять «на ра­дость и на сча­стье» в об­ход соб­ст­вен­ной пер­со­ны. Бо­лее то­го, в сво­ем ув­ле­че­нии он слов­но ис­кал спо­соб от­влечься от дел дру­га, ну­ж­дав­ше­го­ся в по­ни­ма­нии и под­держ­ке.

Впрочем,

же­на по­эта не ос­та­лась без вни­ма­ния. Тур­ге­нев за­пи­сал в дневнике:

18 ген­ва­ря (...) к Лю­це­ро­де, где дол­го го­во­рил с На­та­ли­ей Пуш­ки­ной и она от все­го сердца[405].

Сам факт про­дол­жи­тель­ной бе­се­ды с дру­гом му­жа го­во­рил о том, что На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на в этот ве­чер ста­ра­лась из­бе­гать шум­ные ком­па­нии, тем са­мым при­ни­мая сто­ро­ну Пуш­ки­на, по­ве­де­ние ко­то­ро­го про­дол­жа­ло при­вле­кать вни­ма­ние. Она за­ве­ри­ла Тур­ге­не­ва, что ме­ж­ду ней и Дан­те­сом не бы­ло ни­че­го пре­до­су­ди­тель­но­го, кро­ме лег­ко­го флир­та и вза­им­ной сим­па­тии, что ка­ва­лер­гард имел пра­во стро­ить свои се­мей­ные от­но­ше­ния, как ему хо­те­лось, но, взяв в же­ны ее се­ст­ру, зная на­строе­ние Пуш­ки­на, он по­сту­пил из­лиш­не са­мо­уве­рен­но и не­ос­то­рож­но, и те­перь не мог на­де­ять­ся на мир­ное су­ще­ст­во­ва­ние их се­мей. Воз­мож­но, она на­мек­ну­ла на ряд об­стоя­тельств, оп­рав­ды­ваю­щих по­ве­де­ние по­эта, и осо­бен­но – на встре­чу у По­ле­ти­ки, не на­зы­вая име­ни последней. Так или при­мер­но так долж­на бы­ла рас­су­ж­дать На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на, что­бы вы­звать со­чув­ст­вие у Тур­ге­не­ва, как че­ло­век, го­во­ря­щий «от все­го серд­ца».

Раз­го­вор на­столь­ко взвол­но­вал дру­га по­эта, что уже на сле­дую­щий день он от­пра­вил­ся к Вя­зем­ско­му, что­бы об­су­дить ус­лы­шан­ное на­ка­ну­не:

19 ген­ва­ря. (...) У кн. Вя­зем.
– о Пуш­ки­ных, Гон­ча­ро­вой, Дан­те­се-Гек­кер­не[406].

Дру­зья вновь го­во­ри­ли о взаи­мо­от­но­ше­ни­ях по­эта с же­ной, о Ека­те­ри­не (а воз­мож­но об Алек­сан­д­ри­не?!), о по­ве­де­нии Дан­те­са - обо всем, что ви­дел и знал Тур­ге­нев. А знал он мно­го, по­сколь­ку уже бо­лее ме­ся­ца не­пре­стан­но на­блю­дал за по­ве­де­ни­ем Пуш­ки­ных.

В свя­зи с этим как-то стран­но вы­гля­дит по­сле­ду­эль­ная ри­то­ри­ка кня­зя в ра­зо­слан­ных им по все­му све­ту пись­мах. 10 фев­ра­ля он пи­сал Бул­га­ко­ву:

Я опять не­здо­ров. Ин­флю­эн­ца фи­зи­че­ская и мо­раль­ная ме­ня до­ве­ла. И гор­ло бо­лит и го­ло­ва ...Чем бо­лее ду­ма­ешь об этой по­те­ре, чем бо­лее про­ве­ды­ва­ешь об­стоя­тельств, до­ны­не быв­ших в не­из­вест­нос­ти и ко­то­рые вре­мя на­чи­на­ет рас­кры­вать по­нем­но­гу, тем бо­лее серд­це об­ли­ва­ет­ся кро­вью и сле­за­ми[407].

Что та­ко­го не­обык­но­вен­но­го уз­нал Вя­зем­ский, че­го не мог бы ему рас­ска­зать Тур­ге­нев? Раз­ве что, он, на­ко­нец, по­ве­рил в су­ще­ст­во­ва­ние встре­чи у По­ле­ти­ки? Но что прин­ци­пи­аль­но но­во­го это от­кры­ва­ло ис­ку­шен­но­му князю? Раз­ве же­на не рас­ска­за­ла ему еще рань­ше об этом зло­по­луч­ном про­ис­ше­ст­вии? Ведь, имен­но, к Вя­зем­ской, по ее же соб­ст­вен­но­му сви­де­тель­ст­ву, На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на за­ез­жа­ла по­сле объ­яс­не­ния с Дан­те­сом! Или из жен­ской со­ли­дар­но­сти она все же утаи­ла этот не­ма­ло­важ­ный факт?! Ут­вер­ждать что-ли­бо определенно – труд­но. Но од­но бросается в глаза - Вя­зем­ский ис­пы­ты­вал не­лов­кость за свое по­ве­де­ние в по­след­ние дни жиз­ни по­эта, и да­же про­го­во­рил­ся об этом в пись­ме к ве­ли­ко­му кня­зю: