Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Отнюдь, это не было бравадой! Дантес просто отвечал на вызов Пушкина. Да и как не ответить, если перед тобой закрывают двери? Мердер не случайно отмечала уязвленное самолюбие кавалергарда. Кроме того, она тут же вспоминала недавно услышанный ею анекдот:
Рассказывают, - но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса наедине со своею супругою. Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу, Дантес вызвался снова
Похожую историю, с еще более пикантными подробностями, спустя годы рассказывал и князь А.В.Трубецкой - ближайший приятель Дантеса. Это была та же нелепица, говорящая лишь об очевидной для всех интриге между поэтом и кавалергардом. Мердер так ее и понимала. Она использовала анекдот как раз по назначению, с его помощью подступая к главной мысли, которая особенно ее волновала:
Впрочем, о любви Дантеса известно всем. Ее, якобы, видят все. Однажды вечером, я сама заметила, как барон, не отрываясь, следил взором за тем углом, где находилась она. Очевидно, он чувствовал себя слишком влюбленным для того, чтобы, надев маску равнодушия, рискнуть появиться с нею среди танцующих[430].
Мердер была несколько смущена - она до конца не знала верно ли определяет то, что происходит у нее на глазах. Дантес вел себя вызывающе - это заметили многие, но объяснить подобную неосторожность не могли. То, что кавалергард эпатировал самого поэта, старались не думать. Гораздо проще было предположить, что демонстрация независимости, выразившаяся, в частности, в бесцеремонном обращении Дантеса с женой поэта, была проявлением неугасающей страсти, а не уязвленного самолюбия. Тому способствовали и сами Геккерны.
Не надо забывать, что им приходилось объяснять знакомым причину упрямства нового родственника - нежелание поэта поддерживать родственные отношения. Ведь говорят же, нет дыма без огня. И Геккерны составили вполне безобидную историю, согласно которой Пушкин, как-то обнаружив у себя в доме письма Дантеса, «содержащие выражение самой пылкой страсти», подумал, что адресованы они Наталье Николаевне. Кавалергард вынужден был объяснять, что письма обращены к Екатерине - благо, записочки писались обеим сестрам. После чего и было объявлено о предстоящей свадьбе, но поэт не поверил им и не избавился от ревнивых подозрений.
Позже эта версия легла в основу судебного разбирательства, но до того, выпущенная в общество, она обросла фантастическими подробностями и превратилась в пошлый анекдот, который вредил репутации Геккернов ничуть не меньше, чем Пушкину. Не исключено, что здесь сыграли свою роль и друзья поэта - слишком уж охотно, а главное, с нескрываемым удовольствием объясняла спустя годы происшедшее княгиня В.Ф.Вяземская:
Между тем, посланник, которому досадно было, что сын его женился так невыгодно, и его соумышленники продолжали распускать по городу оскорбительные для Пушкина слухи.
Зная по многочисленным свидетельствам, что Геккерны старались убедить общество, как раз, в обратном, не трудно заподозрить княгиню в сознательном интриганстве.
Примерно в тот же день или около
Я очень виновата перед тобой, дорогой брат Дмитрий; обещав тебе написать о том, что нового происходит в нашей милой столице, я не была аккуратна в исполнении этого обещания. Но, видишь ли, не было никакого достопримечательного события, ничего, о чем стоило бы упоминать, вот я и не писала. Теперь, однако, меня мучает совесть, вот почему я и принимаюсь за письмо, хотя и затрудняюсь какие новости тебе сообщить.
Настало время поговорить об Александрине.
История с кроватью
Недавно вдруг заново открылось, что, именно, Александрине Гончаровой мы обязаны смертью поэта[431]. Первый раз об этом громко заговорил князь Трубецкой еще в 1887 году, но его сразу определили в маразматики и хулители Пушкина, и история сама собой забылась. Средняя сестра Натальи Николаевны всегда привлекала внимание исследователей. С одной стороны, ее безоговорочно зачисляли в сотрудники Пушкина, с другой – никаких определенных оснований для этого не было, если не считать некую таинственную связь, однажды установившуюся между поэтом и свояченицей. Причем характер этой связи никто по-настоящему не исследовал, наивно полагая, что в ней не содержалось ничего опасного для Пушкина.
Однако, посмотрим, как вела себя и о чем писала «сотрудница» поэта в условиях, когда отношения между семьями Пушкиных и Геккернов достигли очевидного, даже для посторонних, кризиса:
Все кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом. Катя у нас не бывает; она видится с Ташей у Тетушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, что я бываю там не без довольно тягостного чувства.
Интересно, что исследователи, частенько ломая копья вокруг пресловутого «обеда», как события, способного навредить репутации Александрины, засвидетельствовав ее переход на сторону Геккернов, совсем не обращают внимание на первую часть фразы: «я иногда хожу к ней». То есть за две недели, прошедшие после свадьбы сестры, Александрина уже несколько раз бывала в доме Геккернов. Обед – всего лишь кульминационное событие в ряду обычных посещений. С чего бы это? Не в ее характере было поддерживать сестринское дружество. Во всяком случае, Дмитрий знал это наверняка. Опережая его прямой вопрос, Александрина принялась оправдываться, естественно, переходя в наступление:
Прежде всего я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда. Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда. Она слишком умна, чтобы это показывать и слишком самолюбива тоже; поэтому она старается ввести меня в заблуждение, но у меня, я считаю, взгляд слишком проницательный, чтобы этого не заметить. В этом мне нельзя отказать, как уверяла меня всегда Маминька, и тут она была совершенно права, так как ничто от меня не скроется.