Последняя репродукция
Шрифт:
Федор еще раз обошел зал, уже по-новому разглядывая каждый предмет, потом вынул диск из компьютера, подержал его на ладони, будто взвешивая, и убрал в карман. Затем он принес из подсобной комнаты молоток и разнес вдребезги компьютер, модулятор, модем и всю аппаратуру, даже самую безобидную. Учинив этот окончательный погром, он аккуратно запер студию и отправился в другой конец города, чтобы нанести визит, которого от него ждали с нетерпением.
Лобник слушал недолгий и холодный рассказ Федора, поминутно вскакивая и кругами бегая по комнате. Наконец он остановился.
– Диск при вас? Дайте его мне… Все оказалось совсем не
– Вы допустили ошибку много раньше, профессор, – ответил Лосев.
Лобник согласно закивал:
– Вы правы. Это когда я беспечно оставил диск Виктору?
– Нет. Когда решили, что вы маленький бог.
Федор бережно вынул из кармана диск, опять взвесил его на ладони и резко сжал пальцы, сминая в кулаке мозаику мелкого ломаного пластика. Он высыпал осколки прямо на пол – под ноги обомлевшему профессору.
Через полтора часа Лосев уже сидел в плацкартном вагоне, прижавшись лбом к стеклу и мрачно наблюдая за ускользающими картинами оставленной им в прошлом жизни.
В Склянске ему предстояло найти отца. Он долго колесил по городу, вспоминая названия улиц, переулков и тупиков, которые когда-то слышал от своей Елены. Он был почему-то уверен, что отец каким-то неведомым образом связан с семьей настоящей Елены. Иначе откуда было взяться стольким совпадениям, стольким мистическим катаклизмам, сошедшимся из расфокуса в единой точке – в этом захолустном городишке? Но еще больше Федор хотел увидеть ЕЕ. Ту, которая даже не знала о его существовании, которая даже не ведала, какой прекрасной и сильной может быть любовь!
Он бродил по унылым улицам, растерянно всматриваясь в таблички на низкорослых домах, и представлял ЕЕ. Ее большие, прекрасные глаза, ее руки, протянутые к нему в радостном ожидании. Он предвкушал удивление и восхищение на ее красивом лице.
И он нашел ее дом! Сначала он постучался в два дома напротив. В первом никто не ответил, и его облаяла собака, а во втором сразу указали на двухэтажный бежевый фасад с мезонином:
– Там они живут! Там!
Федор с бьющимся сердцем остановился перед калиткой из редких сколоченных досочек. Он не знал, что сделает, что скажет. Ему вдруг стало страшно от мысли, что она не полюбит его, прогонит. Нет, не может быть! Они же любили друг друга в той, в другой, ненастоящей жизни… И Федор придумал первые слова, с какими появится в этом чужом и таком родном доме. Он скажет: «Здравствуй, Лена. Меня зовут Федор. Ты ничего не знаешь обо мне. Но я знаю о тебе все. И я тот человек, который сделает тебя счастливой. Потому что я люблю тебя!»
Но ни эти, ни какие-то другие слова ему не понадобились…
Лосев пошатнулся, и колени его ослабли. Он ухватился, раня ладони, за острые концы деревянных кольев, а глаза его наполнились ужасом. В легкой беседке, заросшей смородиной, в десяти метрах от него чаевничала семья. Маленькая девочка лет шести весело позвякивала ложкой о вазу с вареньем.
– Вероника! – укоризненно качала головой Елена. – Перестань! Или я выгоню тебя из-за стола! А дядя Федя не пойдет вечером с тобой на озеро.
Рядом со строгой Еленой прихлебывал из чашки и великодушно улыбался «дядя Федя» – ОН САМ! ФЕДОР ЛОСЕВ!
Девочка бросилась к нему на шею и спрятала голову от мамы. Дядя Федя чуть не облился
– Ну что, проказница?
– Не проказница, а подлиза, – показала язык мама.
Девочка ладошками повернула к себе его лицо:
– Ты на работу? Не уходи!
– Мне надо, Викуля, – отвечал дядя Федя. – А в выходные я, как обещал, беру вас с мамой в маленькое путешествие. Мы поплывем на огромном катере вверх по реке.
– И наши удочки возьмем с собой?
– Возьмем, обязательно.
– И Рекса?
– И Рекса. Куда же без него.
Белый лохматый пес крутился тут же, под ногами, и благодарно повизгивал. Девочка улыбалась. Елена тоже улыбалась и смотрела на мужа и дочь с нежностью и любовью… Здесь жило СЧАСТЬЕ.
Федор отпрянул от калитки, как будто ему плеснули в лицо кипятком. Он все еще не мог поверить в увиденное.
Он стоял посреди дороги и затравленно озирался по сторонам. На улице не было ни души, несмотря на совсем не ранний час. Он бросился бежать – по улице, вниз по переулку, перепрыгивая через редкие овражки. В конце переулка ему попался пожилой горожанин с велосипедом и вместительной авоськой на руле.
– Привет, Федор! – крикнул он вдогонку обезумевшему Лосеву. – Куда так несешься? Федька! Я к тебе зайду сегодня в студию! Ты мне переделай фотку мою на паспорт! А то сам себя не признаю на ней!
Федору хотелось задохнуться в беге, умереть от разрыва сердца на полном ходу. ОН ВСЕ ПОНЯЛ. Он вдруг так явственно представил себе, как это было с самого начала. Все, с пропущенными ранее деталями и подробностями, о которых так и не рассказал ему мстительный Виктор.
Они познакомились ранней весной, про которую пишут в плохих романах как о пробуждении жизни и любви. Он – неудачливый художник, родом из никому не ведомого Николаевска, работающий в одном из театров Лобнинска оформителем сцены. Она – корректор провинциального журнала развлечений с дипломом учительницы начальных классов, только что нашедшая работу рядового менеджера по полиграфии в большом и чужом городе.
Любовь обрушилась на них как снежная лавина. Казалось, они остались совсем одни в огромном и вдруг притихшем городе. «Как тут не вспомнить Булгакова?» – размышлял он, пьянея от счастья. Они часами гуляли по мостовым, прокисшим от грязного снега, не замечая никого и ничего вокруг. Они говорили обо всем на свете, изумляясь тому, как это, оказывается, легко. А потом целовались в замерзшем и затаившемся от людей городском парке отдыха, как два десятиклассника. Они с жадностью впитывали в себя это новое, волнующее и бескрайнее чувство. Он сказал ей:
– Пойдем я познакомлю тебя со своим давнишним приятелем. Он славный малый, к тому же небесталанный фотохудожник. Здесь неподалеку у него своя студия. Зайдем, Лена… Он будет рад.
Виктор таращил на нее свои уставшие глаза, покрасневшие от недосыпа и полумрака собственной фотопещеры. Он был оглушен, смят, сражен наповал. Ни в одном романе он не читал про то, что бывает такая любовь в тридцать лет, да еще с первого взгляда.
Она была так хороша, так прекрасна, так невинна и добра, что, казалось, впорхнула не в студию, а в самого Виктора. В сердце, в печень, в селезенку. Он пропитался ею, как губка, брошенная на мгновение в молодое вино. Виктор разглядывал ее в объектив, и сердце его сжималось и падало в пропасть.