Последыш
Шрифт:
– Ладно ли болярыне днесь? – послышался бархатный мужской голос откуда-то сзади. Шурочкина двойняшка обернулась и увидела перед собой статного молодого господина в парчовом кафтане серебристого цвета и сафьяновых красных сапогах. Кафтан тоже был подпоясан красным кушаком, что создавало благолепие для вида мужчины.
– Слава Богу, Андрей! – ответила Феодосия Прокопиевна и щёки её покрылись непритворным румянцем. – Слава Богу за всё! Я ли не должна благодарить Господа нашего, что послал мне такого заботливого заступника!
«Вот те раз! – отметила Шура. – Какой-то заступник в доме Морозова объявился».
Признаться, Шура очень удивилась поведению болярыни. А самое главное, удивило её смущение перед каким-то чужим молодцем. И лишь основательно покопавшись в сознании двойняшки, Шура узнала, что после её последнего посещения произошло немало важных событий в судьбе будущей представительницы русской Православной Веры.
Оказывается, Борис Морозов, государев дядька, давно скончался. Почти сразу за ним почил и брат его Глеб Морозов. Так что наследницей всего громадного состояния стал маленький сын Глеба Ивановича и Феодосии Прокопиевны Ванюша. Но в действительности хозяйством владела болярыня Морозова, а помогал ей справляться с делами управляющий Андрей Салтыков, к которому Феодосия Прокопиевна чувствовала некоторую женскую слабость. Но сердцу, как говорится, не прикажешь.
А на сей час должна произойти долгожданная встреча с духовником Феодосии Прокопиевны протопопом Аввакумом, с которым она в давние годы познакомилась на праздновании Рождества Христова в палатах Фёдора Ртищева. Этот царедворец с юных лет прослыл добрым человеком, поэтому к нему и стремился люд, особенно на праздники. А протопоп Аввакум был тогда ещё просто попом и приехал в стольный град потому, что воевода из волжского городища Лапотники возненавидел попа лютой ненавистью и даже пытался застрелить Аввакума прямо на крыльце храма. Но обе пистоли дали осечку и воевода в сердцах выкинул оружие в сугроб, а сам отправился в кабак заливать брагой своё принародное посмешище.
Поп Аввакум тогда сказал ему вослед: «Церковь-то близко, да ходить в неё склизко, а кабак-то далеконько, да хожу потихоньку». [71] После такой очередной насмешки над настоящим государевым слугой, каким мнил себя воевода, в городище ни ревнителю Веры Христовой, ни его семье оставаться было не след. Вот и прибыл он в Москву за советом к другу своему Ивану Неронову, такому же ревнителю Православного Благочестия. А тот, не долго думая, взял его на Рождественский праздник, где Аввакум впервые встретился с Государём Алексеем Михайловичем. Там же познакомилась с ним и Феодосия Прокопиевна, которая уже была замужем за Глебом Морозовым и по значимости своей сидела за одним столом с именитыми болярынями.
71
Здесь и далее приведены фразы, произнесённые протопопом Аввакумом и записанные в летописях.
Тогда за мужским столом обсуждалось назначение Государем в патриархи митрополита новгородского Никона, который вначале долго отнекивался от такой царской милости, а потом снизошёл до прошения царя и народа, но взял со всех клятву, дабы всяк человек подчинялся слову патриарха безоговорочно и не чинил препятствий патриаршим келейникам исправлять Православие. И новому греческому исправлению людишки должны обучаться без ропоту.
Не всем требования нового патриарха понравились. Далеко не всем. Даже неизвестный ещё никому Аввакум сказал: «Веровать надо. Без Веры премудрая учёба – соблазн. Малое лукавство от большого недалеко ходит».
А вот такое слово пришлось по сердцу многим. Алексей Михайлович пожаловал Аввакуму своей царской милостью звание протопопа. А пока тот справлял службы в Чудовом монастыре вместе с Нероновым, Феодосия Прокопиевна напросилась к нему на исповедь. Вот так и произошла её встреча с Великим старцем, который после первой же исповеди согласился быть духовником болярыни Морозовой.
Но за свои прямые речи протопоп Аввакум заслужил ещё одну царёву милость – ссылку в земли сибирские. По многим острогам ему пришлось кочевать вместе с казаками, но царским милостям несть конца и вот протопоп Аввакум уже должен возвратиться из ссылки назад. Что-то будет!
– Дозволь осведомиться, Феодосия Прокопиевна, – снова обратился к болярыне Андрей Салтыков. – Велено ли будет готовить стол для званого гостя или же обойдёмся скромной трапезой?
– Какой скромной трапезой?! – удивилась хозяйка. – Как только у тебя язык повернулся?! Всё, что есть в печи, на стол мечи! Ведь сам Аввакум к нам в гости пожалует! Пошли лучше людишек глянуть, не едет ли уже.
– Велику стать не долго и проспать, – заворчал Салтыков, но отправился выполнять приказание. Только не успел он выйти из покоев, а снова услышал глас болярыни:
– Нут-ка постой!
Фодосия Прокопиевна подошла к нему сзади, поворотила лицом к себе и заглянула в глаза:
– Ты чего, мил-друг, возревновал ли чё ли?
– Да я уж так, – замялся Андрей. – Не обращай внимания.
– Как же, как же! – усмехнулась болярыня. – Не обращай внимания. Сам ведь знаешь, люб ты мне – сердцу не прикажешь. Но отец Аввакум – дороже всяческих истин буде, потому как ни года каторги сибирской, ни морозы лютые его не сломили. Остался он верен нашей Вере Православной, а без неё ни у кого ничего не получится. Мыслишь ли?
– Да как же не мыслить? – кивнул управляющий. – Сам-де за Веру держусь. Токмо она нас и сближает, и разлучает в одночасье. Я чист, но ты – уже вдовий венец давно носишь. Но без разрешения пастыря – и думать ни о чём не моги. Вот и крутит меня рогатый, как там скажет протопоп? Мыслимое ли дело ему во всём признаваться?
– А как ты зришь по-другому? – вскинула на него глаза Феодосия Прокопиевна. – Ужель будет любо нам во грехе жить и с грехом на Божий Суд отправлятися? Нет уж, мил-друг, сам Господь посылает возвращение пастыря и на всё – Воля Божья. Иди ужо.
Салтыков ушёл, забыв притворить за собой дверь, и болярыне Морозовой видно было, как он в раздумье спускается вниз по мраморной лестнице. Вдруг на полпути управляющий остановился, схватился правой рукой за деревянные поручни, что красовались вдоль обоих краёв лестницы, а левую поднёс к сердцу. Феодосия Прокопиевна рванулась было за мил-дружком, но тут же остановилась. Видать, у неё тоже на сердце было неспокойно. Да и не след являть лишнюю заботу – увидит кто? А от злых языков не спасешься, да и не отмоешься.