Послеждь
Шрифт:
Но годы шли, а на пустыре так никто и не появлялся, напрасно мы ждали, когда придет герой и скажет, что мы живем неправильно, что где-то за бескрайней метелью есть большой мир, где не падает вечный снег, где все по-другому и все хорошо. Ничего не происходило, все оставалось как прежде, город окружала бесконечная снежная пелена…
Прогноз
Ближе к полудню наше время подойдет ко времени, в котором кипит война – будьте осторожны, агрессия и страх могут перекинуться на вас. Расслабиться можно будет только в районе двух часов дня – когда наше время приблизится к мертвой эпохе, исполненной безмолвия. Но не расслабляйтесь слишком сильно, держите ухо востро: ближе к четырем часам пополудни время приблизится к реальности, которая славится своими гениальными умами – можете перенять от них какие-нибудь умные мысли, если повезет.
Прогноз на ближайшую неделю, к сожалению, невозможен: миры переплетаются слишком непредсказуемо.
Отдельно сообщаем Эйвину: ближе к вечеру миры разойдутся довольно далеко, вы перестанете слышать Китти. Но не беспокойтесь, это ненадолго: ближе к ночи времена снова соприкоснутся, настолько тесно, что вы сможете ощутить запах свей возлюбленной и прикосновение её руки…
Куинси
– Куинси… – сдавленно шепчет поверженный враг, – Куинси…
Мне кажется, я ослышался. Какой Куинси, почему Куинси, не должно быть никакого Куинси, а вот – Куинси.
Переспрашиваю:
– Что?
– Ку… Куин… Куинси… Часы… в виде луны… найди… его… на…
Враг не договаривает, запрокидывает голову, давится кровавой пеной. Трясу убитого, уже понимаю – мертв, мертв, ничего я из него не вытяну, какой Куинси, почему Куинси, не должно было быть никакого Куинси. И вообще, почему он меня не убил, он должен был застрелить меня, а я его, и все кончится. Ничего не кончилось, я ждал, что он выстрелит, а он опустил кольт, и только повторял:
– Куинси… ты должен найти Куинси…
А потом я спустил крючок, и он упал с простреленным горлом, еще хрипел, еще фыркал, еще повторял —
– Куинси… Куинси…
Не понимаю. Этого не было. Этого просто не должно было быть.
Вечереет. Отчаянно думаю, что мне делать дальше, куда идти, а куда я могу идти, ведь я уже должен быть мертв.
Враг тускнеет, меркнет, я вижу сквозь него клеточки паркета. Тело исчезает, медленно, неотвратимо, что происходит, черт возьми, что происходит. Протягиваю руку так, чтобы она вошла в тело врага, – рука входит удивительно легко, к моим пальцам прилипают какие-то жилки, чувствую горячую кровь на своей коже, отдергиваю руку, че-р-р-р-т.
Враг исчезает. Сумерки заполняют комнату, на улице вспыхивает одинокий фонарь. Хочется задернуть шторы, как я делал всегда, задергивал шторы в гостиной, только сейчас я должен лежать мертвый, а не заниматься шторами. Левая гардина вздрагивает, вижу себя, который закрывает шторы, подбрасывает в камин пару поленьев.
Не понимаю.
Вижу себя.
Вижу.
Себя.
Входит Эдис, что она здесь делает, не должно быть никакой Эдис, она же в Таймбурге. Воровато оглядывается, поправляет складки платья, видит меня – не меня меня, а того меня, стоящего у окна, обнимает, целует, резко, порывисто, шепчет что-то, ты должен уехать, я отвечаю, что никуда без неё не уеду, ничего, ничего, мы все уладим…
Смотрю, не верю, не понимаю, это не должно быть, это должно было случиться вчера вечером, но никак не сегодня вечером. Мельком оглядываю часы с календарем, они показывают вчерашний день, почему, почему…
Делаю шаг в их сторону, сам не знаю, зачем, сам не знаю, что хочу сказать. Я обнимаю Эдис, смотрю на себя самого, отрешенно, недоуменно, делаю какой-то недовольный жест, мол, уйди, уйди, не до тебя, видишь, я тут с Эдис.
Шаги на лестнице вспугивают парочку, двое убегают в соседнюю анфиладу. Входит дворецкий, оторопело смотрит на меня, видимо, хочет спросить, какого черта я тут делаю, ведь я должен убежать, вспугнутый его шагами. Не успеваю ответить – часы бьют половину двенадцатого (половину полуночи, как сказала бы Эдис), дворецкий тает в пустоте. На диване появляются очертания лежащей фигуры, завернутой в плед, смотрю на лицо спящего, понимаю, что не знаю этого лица. Вспоминаю, что спустя двадцать лет в этой гостиной должен задремать наш с Эдис сын, который родится уже после того, как меня убили. Он заснет, зачитавшись книгой, из которой выпадет письмо, написанное мной и так и не отправленное Эдис, а наутро…
…так и есть, вот оно, утро, светает, тлеют угли в камине, меркнет фонарь, мой сын сонно потягивается, поднимает книгу, смотрю, до чего же он похож на меня, а нос вздернутый, как у Эдис…
Спохватываюсь, что он может меня увидеть, он не должен меня увидеть, ведь я уже двадцать лет как мертв. Бесшумно устремляюсь на лестницу и дальше, в сад, подернутый рассветным инеем. Вижу себя и Эдис, нашу первую встречу, вижу врага, вот он, следит за нами из-за розовых кустов, на которых еще сохранились бутоны, высохшие и почерневшие от осени…
Враг оборачивается.
Смотрит на меня.
Я называю его враг, для меня как будто не существует его обычного имени.
Враг прижимает палец к губам, крадется ко мне, на всякий случай снова вынимаю кольт – враг капитулирующе поднимает руки, тут же жестом фокусника вынимает из потайного кармана ключ с головкой в виде знака Меркурия, ключ, за которым я гонялся полжизни. Враг протягивает мне ключ, мне не верится, что он так просто отдает его, тут какой-то подвох…
Беру ключ, все-таки беру ключ, тут же спрашиваю то, что терзает меня уже давно:
– Куинси…
Жабья рожа врага расплывается в улыбке:
– Так ты тоже знаешь?
– Ты сказал мне…
– А-а, отлично… Ну давай… про Куинси поговорим…
Враг повел меня в дом, в дальнюю комнату, в которой никогда ничего не происходило, и в которой никогда никого не было. Он растопил огонь в камине и устроился на уютном диванчике – мне ничего не оставалось кроме как присоединиться к нему.
– Куинси… это режиссер такой, – начал враг.
– А что он…
– Да много что снял… Самое главное, вы мне вот что скажите, он про нас снимал?
– Слушайте… не знаю я…
– Тоже не знаете? Плохо, плохо…
Вспыхиваю:
– Да откуда я вообще могу знать, кто про нас что снимал?
– А плохо, что не знаете… вот так вот живем, не думаем, а тут нате вам…
…он не договаривает, запрокидывает голову, складывается в какую-то немыслимую дугу, бросаюсь к нему, что случилось, отравился, или как, нет, тут другое что-то, весь мир закручивается в бешеную спираль, давится сам собой, умирает.
В этой реальности у меня длинные волосы, никак не могу привыкнуть. А Эдис смуглая, вот это я режиссеру вообще никогда не прощу, что он сделал Эдис смуглой.