Послы
Шрифт:
— Странно. Очень странно! — мгновенно откликнулся Стрезер с грустным чувством. — Какая бездна проблем!
— Не спорю, странно. Но в этом как раз вся прелесть. Разве вы не это имели в виду, когда давеча так упоительно, так вдохновенно говорили со мной? Разве не вы заклинали меня — в словах, которые мне никогда не забыть, — взять от жизни все, что сумею, пока не ушло мое время. И видеть все въяве, собственными глазами? Ведь вы именно это имели в виду. Должен сказать, ваш совет очень пригодился, и теперь я следую ему, в чем только могу. Я даже взял его себе за правило.
—
— Ах-ах-ах! — И Крошка Билхем откинулся на подушки.
Это «ах-ах-ах» сразу вызвало в памяти нашего друга мисс Бэррес, и им вновь овладело смутное чувство, будто он запутался в лабиринте мистических, непонятных намеков. Но он не выпускал из рук ариаднину нить.
— Разумеется, я понимаю… но такое превращение… просто дух захватывает. Чтобы Чэд имел полный голос в вопросах будущего маленькой графини… Нет, — заявил Стрезер, — для этого требуется больше времени! К тому же, как вы говорите, мы — то есть люди, подобные вам и мне, — тут не котируемся. Так ведь Чэд — тоже. Данное положение вещей ему никоим образом не соответствует — правда, при ином раскладе он, если бы захотел, ее получил.
— Без сомнения. Но единственно потому, что богат, и потому, что имеет шанс стать еще богаче. Их может удовлетворить только громкое имя или большое состояние.
— Большого состояния, если он пойдет по этой стезе, у него не будет. А время не ждет.
— Вы об этом и говорили с мадам де Вионе? — поинтересовался Крошка Билхем.
— Не совсем. Я не был с ней до конца откровенен. Впрочем, — продолжал Стрезер, — он волен идти на любые жертвы.
— Он не из тех, кто любит жертвовать собой, — сказал после паузы Крошка Билхем, — или, возможно, полагает, что с него достаточно.
— Что ж, это вполне нравственно, — решительно заявил Стрезер.
— И я так полагаю, — последовал ответ, который заставил Стрезера призадуматься.
— Я тоже пришел к этому выводу, — заявил он наконец. — Право же, за последние полчаса я, кажется, добрался до истины. Короче, наконец-то понял, а ведь вначале, когда вы впервые со мной говорили, не понимал. И когда Чэд впервые со мной говорил, тоже не понимал.
— Сознайтесь, — сказал Крошка Билхем, — вы ведь тогда мне не поверили.
— Напротив — поверил. И Чэду тоже. Было бы дурно и неучтиво — просто недостойно — не поверить. Какой прок вам меня обманывать?
— Какой прок мне? — помявшись, спросил молодой человек.
— Да, вам. Ну, Чэду — еще пожалуй. Но вам!
— Ах-ах-ах! — воскликнул Крошка Билхем.
Эта интригующая недомолвка, да еще повторная, могла кого угодно вывести из себя, но наш друг, как мы видели, уже знал, на каком он свете, и остался совершенно непробиваем — лишнее свидетельство того, что не имел намерения никуда двигаться.
— Я не мог разобраться — мне нужны были собственные впечатления. Да, она необычайно умная, блестящая, одаренная женщина и, сверх того, обладает исключительным обаянием, которому, уверен, никто из нас, сегодня здесь присутствующих, не смог бы противостоять. А ведь не всякая блестящая женщина с умом и талантом обладает еще и таким даром. Редкий случай среди женщин. Вот так-то. — Теперь он, пожалуй, говорил не только ради Крошки Билхема. — Я понимаю, чем — какой высокой, какой прекрасной дружбой! — могут быть отношения с такой женщиной. Во всяком случае, ни пошлости, ни грубости в них быть не может. А это главное.
— Да, это главное, — согласился Крошка Билхем. — Ни пошлости, ни грубости в них быть не может. Да и, благодарение небесам, их и нет. Ничего прекраснее, честное слово, я в жизни не видал — и благороднее.
Он откинулся на подушки, и Стрезер, откинувшись тоже, бросил на него быстрый боковой взгляд, заполнивший краткую паузу, но так и не замеченный его собеседником. Крошка Билхем, ничего не видя, смотрел перед собой — он весь ушел в мысли о своей сопричастности.
— Но что дала ему эта дружба, — невзирая ни на что, продолжал Стрезер, — что она дала ему — то есть как замечательно его преобразила, — в этом, разумеется, мне сейчас не разобраться. Я вынужден принимать все таким, каким вижу. Вот такой он стал.
— Да, такой он стал! — словно эхо отозвался Билхем. — И это целиком и полностью ее заслуга. Я тоже не во всем могу разобраться, хотя дольше и ближе их наблюдаю. Но я, как и вы, — добавил он, — могу восхищаться и наслаждаться тем, чего не понимаю до конца. Видите ли, я наблюдаю за ними уже три года, в особенности последний. Чэд и раньше не был так уж плох, каким, мне кажется, вы его считаете.
— О, я уже ничего не считаю! — нетерпеливо перебил его Стрезер. — То есть не знаю, что и считать! По-моему, вначале, чтобы она заинтересовалась им…
— Не говорите. В нем, вероятно, что-то было. Да, несомненно, что-то было, и, смею сказать, много больше, чем проявлялось у вас дома. Все же, полагаю, — с полной откровенностью продолжал развивать эту тему молодой человек, — для нее тоже оставалось место, и она его заняла. Она увидела свои возможности и их не упустила. Вот в чем, признаюсь, ее поразительная тонкость. Но, разумеется, сначала потянулся к ней он.
— Естественно, — отозвался Стрезер.
— То есть вначале они где-то и каким-то образом встретились — скорее всего, в доме каких-нибудь американцев — и она, отнюдь не ставя себе это целью, произвела на него впечатление. Ну а потом, со временем и при соответствующих обстоятельствах, и она его заметила, и тогда ее «захватило» так же, как и его.
— «Захватило»? — недоумевая, повторил за ним Стрезер.
— Ну да, она тоже увлеклась, и очень. При ее одиночестве, в ее ужасном положении, стоило ей только начать, и в ее жизни появился интерес. Так было, и так оно есть; интерес этот заполнил — и продолжает заполнять — ее жизнь. Вот почему она все еще увлечена. А сейчас, по правде говоря, — задумчиво проговорил Билхем, — больше, чем когда бы то ни было.
Теория Стрезера, согласно которой такого рода дела его не касались, почему-то не пострадала, когда он все это выслушал и принял к сведению.