Послы
Шрифт:
— Ну скажу я вам! Это, знаете ли, в моем вкусе! А ведь если бы не вы!.. — то и дело вырывалось у Джима при виде нарядных парижских улиц,разжигавших его здоровый аппетит, и, ткнув пальцем, хлопнув ладонью по колену, он завершал словами: «А вы-то, вы-то… все-таки оказались докой!» — в которые вкладывал богатое содержание.
Стрезер понимал, что Джиму хочется воздать ему должное, но, занятый своими мыслями, не спешил принять эти дары. В данный момент нашего друга интересовало совсем иное: как Сара Покок, в пределах отпущенных ей возможностей, оценила своего брата, успевшего, кстати, пока они рассаживались по разным экипажам, послать Стрезеру выразительный взгляд, в котором тот многое прочел. Как бы сестра ни оценила брата, суждение Чэда о своей сестре, ее муже и золовке было, мягко говоря, весьма и весьма проницательным. Стрезер тотчас ощутил эту проницательность, хотя то, что он выразил ответным взглядом, носило, откровенно говоря, неопределенный характер. С обменом мнений, право, можно было подождать: все зависело от того, какое впечатление произвел сам Чэд. На вокзале, где времени было вполне достаточно, ни Сара, ни Мэмми, во всяком случае, своего
— Да, вы правы. Мы, то есть матушка и я, не поняли, что вы имели в виду. Но вот теперь я вижу. Чэд великолепен! Чего еще можно желать? Если такобстоят дела!..
После чего им оставалось, как говорится, заключить друг друга в объятия и работать сообща.
Ах, много ли они, в создавшихся обстоятельствах, при всем командирском блеске ума Сары Покок — правда, касавшемся только общих вещей и не слишком приметливом, — сообща наработали бы? Стрезер понимал, что слишком многого хочет, и объяснял это своей нервозностью: нельзя же требовать от людей, чтобы они всё подметили и всё обсудили за четверть часа. Пожалуй — даже наверняка, — он придавал чрезмерно большое значение обаянию Чэда. Тем не менее, когда по истечении пяти минут, что они ехали в одном экипаже с Джимом, тот ничего не сказал — то есть ничего о том, о чем жаждал услышать Стрезер, зато сказал много другого, — наш друг внезапно вновь ополчился на Пококов: нет, они либо глупы, либо упрямы! Скорее всего, первое: оборотная сторона командирского блеска. Да они, конечно, не преминут командовать и будут блистать; они извлекут все лучшее из того, что им предоставит Париж, и тем не менее по части наблюдений у них ничего не получится; это выше их возможностей; им просто не понять. В таком случае, какой прок от их приезда — если им даже настольконе хватает ума — разве что он сам заблуждается и видит вещи в ложном свете? Может быть, он сам — в том, что касается совершенств Чэда, — нафантазировал и отклонился от истины? Может быть, живет в придуманном мире, развратно-роскошном мире своей мечты и потому раздражается и досадует — в частности, из-за молчания Джима, — что боится за воздушные замки, которые рухнут, соприкоснувшись с действительностью? Может быть, Пококи затем и прибыли сюда, чтобы содействовать его отрезвлению? Не в том ли их миссия, чтобы, понаблюдав за Чэдом, разбить в пух и прах результаты его, Стрезера, наблюдений и поставить мальчику простые условия, при которых честные стороны сумеют договориться? Короче, не для того ли они прибыли сюда, чтобы проявить благоразумие там, где Стрезер и сам считал, что ведет себя глупо.
Мысленным взглядом он окинул такую возможность, и она надолго не задержала его внимания, но навела на мысль, что в данном случае предпочтительнее делать глупости вместе с Марией Гостри и Крошкой Билхемом, с мадам де Вионе и малюткой Жанной, с Ламбером Стрезером, наконец, и в довершение всего, с самим Чэдом Ньюсемом. Не окажется ли, что он ближе к действительности, глупя вместе с перечисленными лицами, чем поступая разумно вместе с Сарой и Джимом? Джим — как он сейчас решил — тут, собственно, ни при чем: Джим к делам Чэда безразличен; Джим приехал сюда не ради Чэда и не ради него, Стрезера; короче говоря, Джим предоставил нравственную сторону Салли, сам же пользуется — в плане развлечений — этим положением, то есть тем, что все возложил на Салли. Салли он-де в подметки не годится и не столько потому, что уступает ей характером и волей, сколько потому, что она превосходит его развитием и знанием света. Все это он, сидя рядом со Стрезером, излагал с полной искренностью и спокойствием: да он как человек стоит далеко позади своей жены и еще дальше, если такое возможно, своей сестры. Кто же не знает, что люди их типа пользуются всеобщим признанием и одобрением, тогда как самое большее, на что может рассчитывать деловой человек в Вулете — даже выдающийся, — это относительная свобода содействовать их очарованию.
Впечатление, которое Джим произвел на нашего друга, добавило еще одно к тем, которые определили его дальнейший курс. Странное это было впечатление, в особенности потому, что как-то очень быстро сложилось — мнение о Джиме составилось у него за двадцать минут, и его прежде всего поразило, что сейчас он увидел его новыми глазами — совсем не так, как в Вулете, где провел много лет. Покока там согласно и дружно, хотя и не вполне осознанно, ни во что не ставили — считали пустым местом. И это вопреки тому, что он был человеком без всяких изъянов, человеком веселым, к тому же одним из ведущих деловых людей Вулета, и такое решение своей судьбы он принимал совершенно спокойно — ведь во всем остальном она явно, с его точки зрения, его не обделила. Он, видимо, желал сказать лишь: да, есть целая область жизни, в которой деловых людей в Вулете ни во что не ставят. Он просто сообщил Стрезеру о таком положении вещей, не более того, и наш друг — в пределах, касавшихся Джима, — не стал углублять эту тему. Однако воображение Стрезера продолжало работать, и он тут же задал себе вопрос: не связана ли эта область — для тех, кто в ней подвизается, — с фактом женитьбы. Не оказался бы он сам теперь, женись десять лет назад, в положении Покока? И не окажется ли в этом положении, женившись через месяц-другой? Приятно ли будет ему сознавать, что для миссис Ньюсем он пустое место, каким Джим сознает себя — более или менее — в отношении миссис Джим?
Но достаточно было повернуть глаза в сторону Джима, чтобы успокоиться: он не был Пококом; он заявил себя иначе; и, в конце концов, куда выше котировался. Однако он тут же спохватился, вспомнив, что общество там, в Вулете, представленное Сарой и Мэмми — а в более высоких сферах и самой миссис Ньюсем, — было обществом преимущественно женским и что бедняга Джим к нему не принадлежал. Сам он, Ламбер Стрезер, пока еще в некоторой степени к нему принадлежал — странное положение для мужчины; и теперь его преследовала мысль, не будет ли женитьба стоить ему положения в обществе. Впрочем, всему свое время, и эти раздумья, куда бы ни заносило его воображение, не могли служить нашему другу причиной, позволяющей исключить из поля зрения своего спутника, который явно целиком отдался прелестям своего путешествия. Маленький, кругленький, неизменно сияющий, с соломенными волосами и без каких-либо особых отличий, он был совсем неприметен, если бы не пристрастие к светло-серым костюмам, белым панамам, толстым сигарам и анекдотам, что все вместе позволяло как-то его обосновать. Отличительной чертой Джима можно было также считать обыкновение, — вошедшее у него в плоть и кровь, — всегда платить за других, и именно эта его особенность делала его «нетипичным». Именно по этой причине, а вовсе не из-за крайней замороченности или расточительства он первым открывал кошелек, и еще, без сомнения, из-за своих потуг на юмор — правда, никогда не нарушавший условностей и приличий, которые он хорошо затвердил.
Мурлыкая от восторга, пока они катили по нарядным улицам, он заверял Стрезера, что поездка в Европу — свалившееся ему с неба счастье, и спешил заявить, что приехал в Париж не за тем, чтобы предаваться воздержанию. Что погнало сюда Салли, он не знает, но у него одна цель: как следует развлечься. Стрезер поддакивал, думая про себя — неужели Салли нужно вернуть домой брата, чтобы тот стал таким, как ее муж? Видимо, «как следует развлечься» составляло программу всех американцев, и он великодушно дал свое согласие, когда Джим предложил — беспечно и безответственно, поскольку его вещи были отправлены со всеми прочими омнибусом — сделать по улицам еще круг-другой, прежде чем ехать в отель. На Джима не возлагалась обязанность нажать на Чэда, это было делом Салли, а так как, зная ее характер, он предполагал, что она примется за брата немедленно, они, право, не сделают ничего дурного, если немного задержатся, лишь предоставив ей побольше времени. Стрезер, со своей стороны, ничего так не хотел, как предоставить Салли побольше времени, а потому отправился кататься по бульварам и авеню, теша своего спутника и намереваясь заодно извлечь из него толику сведений, чтобы знать, как скоро постигнет его катастрофа. Однако уже через несколько минут ему пришлось убедиться, что Покок упорно уклоняется высказывать какие-либо собственные суждения; он скользил по самому краю затронутого предмета, уступая право разбираться в нем своим дамам, сам же отделывался сарказмами и шуточками. Его саркастическое отношение к цели их путешествия, уже не раз прорывавшееся короткими вспышками, теперь дало о себе знать вновь, когда он, чуть растягивая слова, вдруг заявил:
— Черта с два я бы согласился, будь я Чэдом!
— Вы хотите сказать, будь вы на его месте?..
— Отказаться от всего этого, чтобы, вернувшись домой, засесть за рекламу! — Скрестив руки и свесив из экипажа коротенькие ножки, Джим упивался сверкающим полуденными красками Парижем, переводя глаза с одной стороны открывающейся перспективы на другую. — Я сам сюда перееду и буду здесь жить. И пока тут, буду жить вовсю. Я целиком за вас — вы молодец, дружище, и рассуждаете правильно — нечего трогать Чэда! Я не стану на него наседать, мне это не по душе. Да, что ни говори, а я здесь благодаря вам и уж конечно до гроба признателен. Вы с ним — славная парочка!
Некоторые пассажи из этой речи Стрезер в данный момент счел за лучшее пропустить мимо ушей.
— А вы не думаете, что важно передать рекламу в верные руки? И Чэд — я имею в виду его деловые способности — как раз тот человек, который справится?
— Где это он поднабрался таких способностей? — спросил Джим. — Здесь, что ли?
— Нет, здесь он таких способностей не обрел; напротив, диву даешься, как он их не растерял. У него врожденный дар вести дела, редкостная голова. Свои дела он ведет вполне честно. И ничего удивительного: он сын своего отца, и своей матери тоже, — она ведь по-своему не меньше поражает. Правда, у него иные вкусы и иные намерения, но не в этом суть: миссис Ньюсем и ваша жена совершенно правы. Чэд — незаурядный молодой человек.
— А кто спорит, — словно отводя душу, вздохнул Джим. — Только если таково ваше мнение, с какой стати вы тут завязли? Разве вам невдомек, что мы там переволновались из-за вас?
Вопросы Джима звучали полусерьезно, тем не менее Стрезер решил, что пора ставить точки над i, взять свой курс:
— Да потому, видите ли, что мне здесь понравилось. Очень. Мне понравился мой Париж. Можно сказать, слишком понравился.
— Вот оно что! Ах вы старый негодник! — весело отозвался Джим.
— Впрочем, ничего еще не решено, — продолжал Стрезер. — Все ведь гораздо сложнее, чем это выглядит из Вулета.
— Да уж, из Вулета это куда как скверно выглядит! — заявил Джим.
— Даже после того, что я написал?
Джим поморщил лоб, словно припоминая:
— Так ведь не иначе после того, что вы написали, миссис Ньюсем и послала нас паковать чемоданы. Такой ведь ход событий. А Чэд по-прежнему ни с места.
Стрезер, однако, сделал свои заключения: