Послы
Шрифт:
— Ну да. Разумеется. Она должна была что-то предпринять. Как же иначе. А ваша жена вышла, так сказать, на арену, чтобы действовать.
— Верно. Чтобы действовать, — согласился Джим. — Только, знаете ли, Салли всегда выходит, чтобы действовать, — весело добавил он, — всякий раз, когда выходит из дома. Не помню случая, чтобы, выйдя, она не стала действовать. Ну а сейчас она действует во имя своей матушки, тут с нее и взятки гладки. — И тотчас, переключившись всеми своими чувствами, закончил новым гимном дорогому Парижу: — Вот это да! У нас, в Вулете, ничего даже похожего нет!
Однако Стрезер не оставлял начатой темы:
— Должен сказать, вы прибыли сюда в исключительно ровном и разумном расположении духа. Признаться, я ждал, когда вы покажете когти. Однако сразу почувствовал: у миссис Покок нет ни малейшего желания их обнажать. Она вовсе не выглядит свирепой, — продолжал он. — А я-то, слабонервный идиот, полагал встретить тигрицу!
— Неужели вы так мало ее знаете, — спросил Покок, — что еще не заметили: миссис Покок никогда не выдает своих чувств — как
— О да, — поспешил, даже чересчур, согласиться Стрезер. — Умнее их зверя нет!
— Они не бросаются в ярости туда-сюда, не сотрясают клетку, — продолжал Джим, очень довольный таким сравнением. — И тише всего ведут себя в часы кормления. Но всегда достигают поставленной цели.
— Верно! Всегда достигают поставленной цели, — повторил Стрезер, посмеиваясь, что лишь подтверждало сделанное им ранее признание: он очень нервничал. Ему стало неприятно, что он пустился с Пококом в искренний разговор о миссис Ньюсем; лучше уж — что меньше бы его покоробило — он пошел бы на неискренность. Но ему нужно было что-то разузнать — необходимость, продиктованная тем, что с самого начала он давал ей так много — больше, чем когда-либо прежде, как ему казалось, — а получал так мало. И сейчас парадоксальная истина, развернутая в метафоре его спутника, словно вихрем пронеслась и осела в его мозгу. Да, она вела себя тихо в часы кормления, кормясь — она и Сара вместе с ней — из огромной миски, которая все это время наполнялась его щедрыми сообщениями, его расторопностью и обходительностью, его изобретательностью и даже красноречием, тогда как ручеек ее ответов все скудел и скудел.
Тем временем Джим перешел к другому предмету и, скажем прямо, выйдя из пределов своего супружеского опыта, тотчас ударился в банальность.
— Да, у Чэда перед ней большая фора: он здесь раньше. И если он не сыграет на этом в полную меру!.. — И Джим вздохнул с подобающей жалостью к своему шурину, у которого на это, скорее всего, не хватит сил. — На вас-то он неплохо сыграл, а?
И в следующую минуту уже расспрашивал, что нового на сцене Варьете, произнося это название на американский лад — Вариете. Поговорили о Варьете. Стрезер признался, что знаком с этим местом, чем вызвал у Покока новый взрыв игривых намеков, туманных, как детские считалочки, и уязвляющих, как удар локтем в бок, и они закончили свою прогулку, хорошо защищенные беседой на легкие темы. До самого конца Стрезер ждал, и ждал напрасно, что Джим так или иначе подтвердит: да, Чэд разительно изменился, и вряд ли мог бы объяснить, почему отсутствие этого свидетельства до такой степени его огорчало. Перемена в Чэде была его козырем, если вообще у него были козыри, и коль скоро Пококи ничего не желали видеть, стало быть, он потратил здесь время зря. Он ждал до последнего момента, пока они не подъехали к отелю, и Покок, продолжавший сыпать свою веселую, завистливую, забавную чушь, теперь вызывал у него чувство неприязни, казался на редкость заурядным. Что, если все они ничего не пожелают увидеть! — мысль эта терзала Стрезера: он знал, что позволяет себе через Покока заключить, чего не пожелает увидеть и миссис Ньюсем. Ему по-прежнему претило говорить с Джимом, человеком таким заурядным, об этой даме, и все же, перед тем как экипаж остановился у дверей отеля, желание услышать последнее слово — приговор — Вулета взяло верх.
— Что, миссис Ньюсем пала духом?..
— Пала духом? — эхом отозвался Джим с иронией делового человека, которому ни к чему прошлогодний снег.
— Под гнетом, я хотел сказать, несбывшихся надежд и разочарований, вдвойне тяжких, когда они постигают вновь.
— А… Вы хотите сказать, не повесила ли она нос? — перевел Джим в привычные для себя обороты речи, которые всегда были у него на кончике языка. — Ну, повесила, если угодно… как и Салли. Только эти дамы, знаете ли, никогда так не задирают нос, когда его вешают.
— Ах, и Сара… повесила? — еле слышно пробормотал Стрезер.
— Да, и потому как никогда бодра и умом и духом. Ни на минуту не смыкает глаз.
— И миссис Ньюсем? Она тоже не смыкает глаз?
— Ночи напролет… из-за вас, милейший, из-за вас!
И, давясь от смеха, Джим удостоил Стрезера тычком, словно нанося на картину последний мазок. Но Стрезер получил от него что хотел — последнее слово, приговор Вулета.
— Так что не вздумайте возвращаться! — добавил Джим, спускаясь из экипажа и щедро вознаграждая возницу, пока его спутник, впавший в минутную задумчивость, предоставил ему это сделать. «Неужели это и есть последнее слово, подлинный приговор Вулета?» — думал он.
XXI
На следующее утро, приостановившись, пока перед ним распахивали двери в гостиную миссис Покок, он услышал чарующие звуки дивного голоса и замер на пороге. Мадам де Вионе была уже на арене действий, и это придавало разворачивающейся драме такой стремительный темп, в каком ему — хотя тревоги его возросли — было не по силам делать собственные ходы. Накануне он провел вечер в кругу своих старых друзей; однако по-прежнему мог бы сказать о себе, что находится в полном неведении, как их приезд отзовется на его положении. Теперь же присутствие мадам де Вионе внесло неожиданную ноту, и он странным образом почувствовал, что эта дама играет в его положении важную роль, какую ей еще не довелось играть. В гостиной она, как ему показалось, была с Сарой вдвоем, и этим тоже определялся поворот в его судьбе, помешать которому он был не властен. Пока же она вела речь о вещах необременительных и приятных — о том, что как добрая приятельница Чэда пришла спросить, не может ли быть полезной.
— Неужели совсем, совсем ничем? Я была бы так рада!
По одному взгляду на обеих дам было более чем ясно, какой прием ей оказали. Стрезер увидел это по чуть раскрасневшемуся, возбужденному лицу Сары Покок, когда та поднялась ему навстречу. Вдобавок он увидел, что дамы в гостиной вовсе не одни, как ему поначалу показалось; ему не составило труда опознать широкую крепкую спину, закрывавшую собой амбразуру самого дальнего от двери окна. Уэймарш, которого он в это утро еще не видел и который, по имеющимся сведениям, ушел из гостиницы до него, а вчера вечером по приглашению миссис Покок, переданному через Чэда, присутствовал на устроенном ею наспех, но удивительно непринужденном и сердечном суаре, — Уэймарш, опередивший не только Стрезера, но и мадам де Вионе, с засунутыми в карманы руками и с видом полной отрешенности — приход Стрезера нисколько его не заинтересовал — глядел на рю де Риволи. Наш друг мгновенно почувствовал, — поразительно, как Уэймарш умел сгущать атмосферу! — что знаменитый адвокат наглухо отгородился от упомянутых нами выше попыток мадам де Вионе завязать дружеские отношения с хозяйкой гостиной. Он, что и говорить, обладал тактом и вдобавок твердыми устоями и именно поэтому предоставлял миссис Покок сражаться самой. Он был полон решимости пересидеть ее гостью, полон решимости ждать — впрочем, в последнее время он только то и делал — таков, видно, был его удел! — что ждал. Однако миссис Покок не могла не знать, что он у нее в резерве. Какую помощь она могла из этого извлечь, было делом будущего, а пока, при всей живости своего блестящего ума, Сара прибегла к светским условностям, которые можно было толковать и так и сяк. Ей приходилось соображать быстрее, чем она рассчитывала, но прежде всего она стремилась показать, что ее голыми руками не возьмешь. Стрезер вошел в гостиную в тот момент, когда она это как раз демонстрировала.
— О, вы бесконечно добры! Но, право, я вовсе не так беспомощна. У меня здесь брат… и мои американские друзья. И потом, я, знаете ли, бывала в Париже. Я знаюПариж, — говорила Салли тоном, от которого на Стрезера веяло холодом.
— Ах, но в этом умопомрачительном городе, где все беспрестанно меняется, женщина — благожелательная женщина — всегда найдет чем помочь другой. Вы, без сомнения, «знаете» Париж, но, возможно, мы знаем его с разных сторон.
Мадам де Вионе тоже явно боялась сделать ложный шаг, но в ее случае это был страх иного рода, и она умела лучше его скрыть. Она улыбнулась при виде Стрезера, а, здороваясь, повела себя свободнее, чем миссис Покок: протянула ему руку и не двинулась с места, и минуту спустя он поймал себя на мысли, что она, как ни странно, — хотя, несомненно, это так — предает и губит его. Она держала себя с ним как нельзя более непринужденно и мило — и именно этим его предавала. Ее необычайная изысканность немедленно наполнила, в глазах Сары, особым содержанием его уклончивое поведение. Но откуда было мадам де Вионе знать, какой удар она ему наносит. Она старалась быть простой и кроткой — до той степени, какая не лишала ее очарования, и тем самым, по всей очевидности, выставляла его своим сторонником. В ее туалете, прическе, во всем ее облике, как он отметил, выражалась готовность завоевывать доверие, даже самой поэтичностью раннего визита, который, она считала, был в хорошем вкусе. Она изъявила желание помочь с портнихами и покупками, она отдавала себя в полное распоряжение родственников Чэда. Стрезер различил на столике ее визитную карточку с графской короной и «графиней», и его воображение тотчас выстроило ряд смягчающих доводов, которые сейчас вихрем проносились в Сариной голове. Вот уж кто, без сомнения, никогда еще не сидел рядом с «графиней», и общество представительницы титулованного класса должно было льстить ей. Она как-никак пересекла океан, чтобы на нее посмотреть! Однако в глазах мадам де Вионе он читал, что, поскольку Сарино любопытство еще не полностью удовлетворено, она крайне — более чем когда-либо! — в нем нуждается. Она тянулась к нему так же, как в то памятное утро в соборе Нотр-Дам; как и тогда, он отметил скромность и изысканность ее платья. Оно словно давало понять — пожалуй, несколько до времени и излишне тонко, — какую бесценную помощь та, которую оно облачало, способна оказать миссис Покок по части покупок и портних. Недаром миссис Покок не отрывала от гостьи глаз, и наш друг ясно представил себе, чего благодаря их совместной мудрости избежала мисс Гостри. Он даже вздрогнул, воображая, как сам, — если бы благоразумие не взяло верх, — представляет ее Саре, называя замечательным гидом и образцом американки в Европе. Однако, бросив взгляд на Сару и, кажется, схватив, какой линии она намерена держаться, Стрезер несколько успокоился. Сара «знала» Париж. И мадам де Вионе тотчас легко этот мотив подхватила:
— О, стало быть, у вас с братом та же склонность. Семейное сходство! Ваш брат, должна признать, — правда, в отличие от вас, он давно уже в Париже, — ваш брат удивительно вписался в наш круг.
И она обернулась к Стрезеру — женщина, владеющая искусством с удивительной легкостью переводить разговор с одного предмета на другой. Разве егоне поразило, как на редкость просто нашел Чэд свое место, и разве ему самому не послужили познания его молодого друга?