Послы
Шрифт:
Говоря все это, она, казалось, испрашивала его позволения или, скорее, призывала — мягко и ласково — по праву близкого друга принять ее болтовню как само собой разумеющуюся, и он не стал возражать, понимая, что не пойти ей сейчас навстречу означает предать ее низко и гадко. Да, он был с ней, и — даже в этой завуалированной и небезопасной игре — оказавшись лицом к лицу с теми, кто с нею не был, вдруг, пораженный и смущенный, взволнованный и окрыленный, отдал себе наконец отчет, как глубоко и до какой степени он предан ей. Словно давно уже в напряжении ждал от нее чего-то такого, что приоткрыло бы ему тайники ее души, чтобы выразить свое отношение к ним. И то, что сейчас происходило, пока она несколько затягивала обряд прощания, вполне служило этой цели.
— Сам он, конечно, не обмолвится о своих успехах и словом, а потому я не чувствую укоров
— Мне, право, было бы жаль лишить вас того, что, как вы заявляете, принадлежит вам по праву. С мистером Стрезером мы очень давние друзья, — отвечала миссис Покок, — тем не менее я ни с кем не стану ссориться из-за привилегии разделять его общество.
— Вот как, дорогая Сара! — вмешался Стрезер. — Слыша от вас такие речи, я начинаю думать, что вы — а жаль! — не вполне сознаете тот факт, в какой степени — и это взаимно — я по праву принадлежу вам. Мне было бы куда больше по душе, — засмеялся он, — знать, что вы боретесь за меня.
На мгновение она, миссис Покок, словно язык проглотила — у нее даже дыхание занялось, и все, как он тотчас решил, по причине вольности, какую он еще никогда себе с нею не позволял. И эта вспышка, какую бы угрозу она ни таила, была следствием того, что он, черт возьми, не желал больше робеть ни перед ней, ни перед мадам де Вионе. Дома он естественно называл ее только Сарой, и хотя, пожалуй, ни разу не обратился к ней со словом «дорогая», виной тому отчасти было отсутствие случая, который побудил бы его сделать эффектный шаг. Что-то, однако, говорило ему, что теперь он пустился в фамильярности слишком поздно — если только, напротив, не слишком рано — и, уж во всяком случае, ему тем более не следовало доставлять миссис Покок такого удовольствия.
— Ну, мистер Стрезер!.. — пробормотала она несколько неопределенно, но достаточно внятно, алое пятнышко у нее на щеке зарделось еще сильнее, и нашему другу тотчас стало ясно: это был предел того, что он мог услышать от нее в данный момент. Однако мадам де Вионе уже спешила к нему на помощь, и Уэймарш, словно желая поучаствовать, вновь двинулся к ним от окна. Правда, помощь, предлагаемая мадам де Вионе, была сомнительной и скорее служила знаком того, что, невзирая на все неудовольствия, какие она может вызвать, и все оправдания, какие ей придется произнести самой, она все же способна предательски пустить в оборот богатый материал, который накопился в ходе их бесед.
— Ну, если говорить начистоту… вы, не задумываясь, пожертвуете всем ради нашей милой Марии. В вашей жизни больше нет места никому. Вы ведь знаете, — адресовалась она к миссис Покок, — о нашей милой Марии. А самое скверное то, что мисс Гостри и в самом деле удивительное создание.
— О да, несомненно, — поспешил ответить за Сару Стрезер. — Миссис Покок знает о мисс Гостри. Ваша матушка, Сара, надо думать, рассказала вам о ней. Ваша матушка знает всё, — твердо заявил он и добавил с деланной веселостью: — Я от всего сердца подтверждаю — она удивительная, если вам угодно, женщина.
— Ах, что до меня, дорогой мистер Стрезер, то мне «угодно» не иметь с этим никакого дела! — немедленно откликнулась Сара. — К тому же я вовсе не уверена, что знаю — от матушки или кого-нибудь другого — о той особе, о которой вы сейчас говорите.
— Боюсь, он не даст вам видеться с нею, — сочувственно вставила мадам де Вионе. — Мне, во всяком случае, никогда не дает — при том, что мы старые друзья. Я имею в виду мисс Гостри и себя. Он отдает ей все лучшие часы и пользуется ее обществом единолично. А остальным — лишь крохи с праздничного стола.
— Мне, графиня, перепали кой-какие крохи, — намеренно громко сообщил У эймарш, даря ее таким многозначительным взглядом, что она, не давая ему продолжать, снова вступила в разговор.
— Comment donc! [83] Он делит ее с вами? — спросила она, забавно тараща глаза. — Остерегитесь от следующего шага. Смотрите, как бы у вас на руках не оказалось бы столько ces dames, что вы не будете знать, что с ними делать.
Уэймарш, однако, как ни в чем не бывало, продолжал в своей солидной манере:
83
Вот как! (фр.)
— Могу осведомить вас, миссис Покок, касательно этой леди, коль скоро вам угодно послушать. Я неоднократно встречался с ней и практически был свидетелем того, как они, мистер Стрезер и она, познакомились. И все время присматривался к ней. Не думаю, чтобы от нее исходил какой-то вред.
— Вред? — эхом отозвалась мадам де Вионе. — Помилуйте. Да она чудеснейшая и умнейшая из всех чудесных и умных.
— Вы и сами почти не уступаете ей, графиня, — вдохновенно заявил Уэймарш. — Она, без сомнения, весьма осведомленная особа. Превосходно знает, как подать Европу. И, без сомнения, неравнодушна к Стрезеру.
— Но мы все — все поголовно неравнодушны к Стрезеру! Какал же тут заслуга?! — засмеялась его оппонентка, отстаивая свою версию с полной искренностью, и наш друг замер от изумления, хотя, поймав взгляд ее неповторимо выразительных глаз, понял: объяснение еще последует. Главное, однако, что он извлек из взятого ею тона — истина, которую тут же поведал в ответном взгляде, ироничном и печальном: признания такого рода женщина делает публично мужчине, лишь когда считает его девяностолетним. Когда она упомянула мисс Гостри, он почувствовал, что краснеет — глупо и виновато; в присутствии Сары Покок — от самого факта ее присутствия — это было неизбежно; и чем яснее он сознавал, что выдает себя, тем гуще краснел. Он действительно выдавал себя с головой и, смущаясь, чуть ли не терзаясь, повернул пылающее лицо к Уэймаршу, который, как ни странно, на этот раз смотрел на него, можно сказать, с желанием объясниться. Что-то из самых глубин — что-то, восходящее к их давней-давней дружбе, во всей ее сложности, промелькнуло между ними; откуда-то сбоку на Стрезера повеяло ветерком верности — верности, стоящей за их нынешними распрями. Сухой, прямой нрав Уэймарша — каким он себя подавал — выступил наружу, чтобы оправдаться. «Если ты заговоришь о мисс Бэррес, у менятоже есть о чем порассказать», словно кивал он, и, соглашаясь, что предает Стрезера, силился доказать, что делает это исключительно ради его спасения. И опалял мрачным жаром, договаривая: «Да, у меня есть шанс спасти тебя, спасти вопреки тебе самому». Однако именно это дружеское излияние подтвердило Стрезеру, что дела его, как никогда, плохи. Другой вывод, к которому он пришел: между его приятелем и интересами, представляемыми Сарой Покок, существует тесная связь. Вне всякого сомнения, Уэймарш с самого начала состоял в переписке с миссис Ньюсем. Яснее ясного все это отпечаталось у него на лице: «Да, да! Ты чувствуешь на себе мою руку — словно возвещало оно, — но только потому, что из твоего затхлого Старого Света мне должно было извлечь лишь одно — собрать осколки, в которые он тебя превратил». Словом, потребовалось не больше мгновения, чтобы Стрезер не только прочел все это, но и признал, что за это мгновение атмосфера очистилась. Наш друг понял и принял; он осознал, что только так они и могли объясниться. Теперь все было сказано, и он отметил в себе нечто вроде разумного великодушия. Так, так! Стало быть, вместе с сумрачной Сарой — сумрачной, несмотря на ее благорасположение, — Уэймарш уже с десяти утра хлопотал о его спасении. Если бы это было в его силах! Только куда ему, с его поистине доброй, но предельно ограниченной душой! В результате этой массы навалившихся на него впечатлений Стрезер, со своей стороны, решил раскрыться ровно настолько, насколько это было абсолютно необходимо. Он и раскрылся как нельзя меньше и после короткой паузы — неизмеримо короче, чем наш экскурс в ту картину, которая отразилась в его душе, — обращаясь к миссис Покок, сказал:
— Все так. Все, как им угодно! Мисс Гостри существует только для меня, а остальным и глаза в ее сторону косить нечего. Ее обществом я пользуюсь единолично!
— Очень мило с вашей стороны предупредить меня, — отвечала, глядя мимо него, Сара, которую, как явствовало из направления ее взгляда, это ущемление в правах толкало на минутный и, скажем прямо, безрассудный союз с мадам де Вионе. — Надеюсь, ее отсутствие меня не слишком обездолит.
— А ведь знаете, — мгновенно откликнулась мадам де Вионе, хотя такая мысль может прийти в голову! — он вовсе ее не стесняется. Она, право, по-своему очень и очень недурна.