Послы
Шрифт:
Все это было смешно, но смешнее всего было несоответствие между высокопарным благожелательно-покровительственным тоном — с любовью к многосложным словам, обещавшим с годами превратить ее в докучливейшее существо — и однообразно звучащим, пока еще естественно и не нарочито, голоском пятнадцатилетней девочки. Тем не менее к концу десяти минут Стрезер почувствовал в ней спокойное достоинство, которое все это искупало. Спокойное достоинство солидной матроны в пышном, чересчур пышном наряде было, очевидно, тем впечатлением, которого она добивалась, и подобный идеал вполне мог понравиться вступавшему с ней в отношения. Именно это и произошло с ее гостем, в уме которого многое сместилось и смешалось за проведенный с нею быстролетный и насыщенный час. В результате отношений, которые он так поспешно завязал, у него возникла уверенность, что она, как никто другой, если можно так
Выяснилось, хотя говорили они о чем угодно, кроме Чэда, что Мэмми, в отличие от Сары, в отличие от Джима, превосходно разобралась в том, каким он стал. Выяснилось, что, до мельчайших подробностей, до волоска охватив происшедшую в нем перемену, она хотела, чтобы Стрезер знал: это ее глубочайшая тайна. Так они, удобно расположившись, беседовали — словно другого случая у них до сих пор не было — исключительно о Вулете и, держась этой темы, по сути, как бы вернее сохраняли свою тайну. Для Стрезера этот час мало-помалу приобретал дивную печальную сладость; теперь он смотрел на Мэмми иными глазами, высоко ее оценив — возможно, в результате укоров совести за прежнюю несправедливость. От ее речей, как от дуновения западного ветерка, им овладела тоска по родному дому и щемящее волнение; и он невольно представил себе, будто во время мертвого штиля его выбросило с нею на далекий берег среди пестрого сброда потерпевших крушение. Они ведут свой диалог на коралловой отмели и вместе с печальными улыбками и взглядами, достаточно иносказательными, обмениваются остатками пресной воды, которую удалось спасти. Больше всего Стрезера поразило то, что его собеседница безусловно знала, как мы намекали ранее, в какой точке она сумела «прорваться». Где именно, она явно не собиралась ему сообщать; более того, ответ на этот вопрос он должен был искать сам. Он и надеялся его найти, потому что, не решив эту задачу, не мог бы полностью ни утолить свой интерес к Мэмми, ни подтвердить восхищение, которое она заслужила — заслужила бесспорно; чем больше он наблюдал ее, тем больше убеждался, сколько в ней благородной гордости. Она сама все видела, сама все знала, даже то, чего не хотела, и именно это ей помогало. Чего же она не хотела? Увы, ее старому другу не было дано удовольствия это знать, хотя, несомненно, очень порадовало, если бы что-то ему приоткрылось. А пока с неизменной мягкостью и светскостью она держала его в полном неведении и, словно желая возместить это, занимала милым дружеским разговором. Она поведала ему свое впечатление от мадам де Вионе, о которой «так много слышала»; она поделилась с ним своими впечатлениями о Жанне, с которой «ужасно хотела познакомиться»; она излагала все это с обходительностью, позволившей ее собеседнику не без волнения узнать, что вместе с Сарой они в первой половине дня после безобразных проволочек, вызванных множеством причин, главным образом — вечная история! — покупкой нарядов, которые, увы, отнюдь не вечны, нанесли визит на рю де Бельшас.
От звука этих имен Стрезера чуть было не бросило в краску: первым он не смог бы их назвать, как не смог бы указать причину такой щепетильности. Мэмми произнесла их с легкостью, о какой он не мог бы и мечтать, хотя это, пожалуй, стоило ей больших усилий, чем ему когда-либо приходилось затрачивать. Она упомянула обеих дам как друзей Чэда — друзей исключительных, известных, желанных, завидных, и, словно между прочим, сумела вставить, что, сколько о них ни слышала, правда, не сказав, от кого и где — штрих для нее весьма характерный, — они превзошли все ее ожидания. Она возносила их до небес, как было принято в Вулете, и принятое в Вулете вновь пришлось Стрезеру по душе. Никогда еще подлинная сущность этого обычая не получала у него столь высокой оценки, как тогда, когда он слушал из уст своей восторженной собеседницы, что обаяние старшей дамы из особняка на рю де Бельшас выше всяких слов, — а младшая — просто идеал, чудо из чудес.
— Вот в ком ничего не нужно менять — она само совершенство. Чуть тронь, и только испортишь. В ней нельзя трогать и волоска, — сказала она о Жанне.
— Да, но здесь, в Париже, — возразил Стрезер, — в жизни маленьких барышень случаются перемены. — И, шутки ради, пользуясь случаем, добавил: — Разве вы это на себе не почувствовали?
— Случаются перемены? Но я не маленькая, я — большая, бравая девица, кровь с молоком. Мне все нипочем, — рассмеялась она. — Пусть случаются.
Стрезер выдержал паузу, соображая, не сказать ли ей, насколько она оказалась милее, чем он предполагал: такой комплимент был бы ей, вероятно, приятен — выдержал паузу, в итоге которой пришел к заключению, что Мэмми и сама уже догадалась об этом, и коснулся другого предмета:
— Мадемуазель де Вионе выходит замуж. Вы, верно, об этом слышали? — спросил он, и не успел задать вопрос, как осознал: она связывает его со своей последней репликой.
Так-так, подумалось ему, надо быть начеку!
— Конечно же. Там был ее жених — месье де Монброн, и мадам де Вионе нам его представила.
— Приятный молодой человек?
Мэмми не преминула блеснуть, пустив в ход лучшие свои светские манеры:
— Каждый молодой человек приятен, когда влюблен.
Стрезера это рассмешило.
— И месье де Монброн… уже… влюбился… в вас?
— В меня? С какой стати? Куда лучше — он влюблен в нее, в чем, слава небу, я мгновенно убедилась. Он просто без ума от нее, и, право, было бы обидно, будь это иначе. Она такая прелесть.
Стрезер замялся.
— И тоже без ума от него?
Мэмми улыбнулась, и ее улыбка поразила Стрезера, так же как поразил ее ответ.
— Она сама еще не знает.
Стрезер снова, не сдержавшись, рассмеялся.
— Зато вы знаете?
Она приняла брошенный ей мяч.
— Разумеется. Я все знаю.
И, глядя на эту девушку, сидящую тут и потирающую свои ухоженные ручки с таким видом, будто все обстоит превосходно — только локти, пожалуй, она развела чересчур далеко, — Стрезер вдруг подумал, что все остальные в своих личных делах кажутся по сравнению с ней глупцами.
— Знаете, что бедняжка Жанна не знает, что с ней?
Это было почти равнозначно тому, что сказать: Жанна влюблена в Чэда, и вполне выражало желание Стрезера утвердиться в мысли, что Жанна отвечала чему-то большому и вольному в душе этой тоненькой девушки, сидящей сейчас перед ним. Конечно, годам к тридцати она располнеет, даже чересчур располнеет, но навсегда останется такой, какой показала себя сейчас, в эту нелегкую минуту — непредвзятой, доброй, нежной.
— Если нам еще доведется встретиться, — а я надеюсь, так оно и будет, — думается, я понравлюсь ей (кажется, уже понравилась) и она разговорится со мной.
— И вы скажете?
— Скажу. Скажу, что с ней — ей слишком хочется быть самой примерной. А быть примерной, в ее понимании, означает повиноваться и ублаготворять.
— Свою маменьку, вы хотите сказать?
— В первую очередь свою маменьку.
Стрезер замялся:
— А затем?
— «Затем» — мистера Ньюсема.
Он оценил ее мужество и благородство: она не напускала туману.
— И только в последнюю очередь месье де Монброна?
— Только в последнюю, — добродушно подтвердила она.
— Так что в итоге все будут удовлетворены? — поразмыслив, спросил он.
Мэмми — это нечасто с ней бывало — заколебалась, но лишь на мгновение, и то скорее всего потому, что искала самый прямой ответ, избегая недомолвок между ними.
— По-моему, я могу говорить только за себя. Я — да, вполне.
Этим многое было сказано: она изъявляла готовность помогать ему, раскрывала свои карты, позволяя использовать в собственных целях, к которым, говоря по чести и совести, не имела никакого отношения. Этим было все сказано, и ему оставалось лишь, следуя ее примеру, принять этот удар, выразив искреннее восхищение. Восхищение это граничило с обвинением, но ничто иное не могло бы показать, как полно он ее понимает. Он протянул ей, прощаясь, руку со словами: «Чудно, чудно, чудно!» — и удалился, оставив ее, во всем ее блеске, дожидаться Крошки Билхема.