Пособник
Шрифт:
— Камерон, — говорит Макданн. Сегодня пятый день, утро. — Послезавтра они хотят предъявить тебе обвинение во всех этих убийствах и нападениях и передать дело в суд.
— О боже.
Я беру сигарету, Макданн дает мне огоньку.
— Ну что, так ничего и не надумал? — спрашивает он. — Так-таки ничего?
Он снова всасывает воздух сквозь зубы. Мне это начинает действовать на нервы.
Я качаю головой, тру лицо обеими руками, не обращая внимания на то, что дым
— Сожалею. Нет. Ничего не надумал. То есть думал-то я много о чем, но ничего…
— И ты мне ничего об этом не хочешь рассказать, Камерон? — говорит инспектор печально. — Ты все это держишь в себе, со мной не хочешь поделиться. — Он качает головой. — Камерон, ради всего святого, ведь я единственный человек, который может тебе помочь. Если у тебя есть какие-то сомнения, подозрения, ты должен поделиться ими со мной; ты должен назвать имена.
Я снова кашляю, разглядываю выложенный плиткой пол.
— Это, может быть, твой последний шанс, Камерон, — тихо говорит мне Макданн.
Я глубоко вздыхаю.
— Камерон, если ты кого-то хоть капельку подозреваешь, просто назови мне имя, — продолжает Макданн. — Может быть, их даже и на допрос не понадобится вызывать; мы не собираемся заниматься фабрикациями, никого не будем преследовать или обвинять во всех смертных грехах.
Я смотрю на него, я все еще не уверен. Мой подбородок все еще клином упирается в ладони. Я затягиваюсь. У меня снова трясутся пальцы. Макданн продолжает:
— Этим делом занимаются или занимались очень хорошие специалисты, настоящие асы, преданные своему делу, но теперь они преданы одной идее — обвинить тебя во всех других нападениях и усадить на скамью подсудимых. Я убедил важных шишек, что знаю к тебе подход, как никто другой, и могу помочь нам всем разобраться с этим делом, но я здесь как футбольный тренер, Камерон. Меня в любую минуту могут заменить, и я хорош, пока есть результаты. Пока что никаких результатов у нас нет, и меня могут выставить в любое время. И поверь мне, Камерон, кроме меня, у тебя здесь нет друзей.
Я качаю головой, я боюсь заговорить — боюсь потерять самообладание.
— Имена; имя; что-нибудь, что может тебя спасти, Камерон, — терпеливо говорит Макданн. — Ну хоть кого-нибудь ты подозреваешь?
Я чувствую себя, как рабочий в сталинской России, предающий своих товарищей, и все же говорю:
— Ну, я думал кое о ком из моих друзей…
Я поднимаю глаза на Макданна, чтобы увидеть его реакцию. На его темном, тяжелом лице озабоченное выражение.
— Да?
— Уильям Соррел и… это звучит глупо, но… его жена… Иво…
— Ивонна, — заканчивает Макданн, кивает и откидывается на спинку стула.
Он прикуривает сигарету. У него печальный вид. Он постукивает пачкой сигарет по столу.
Я не знаю, что думать или чувствовать. Нет, знаю. Я чувствую себя паршиво.
— У тебя роман с Ивонной Соррел? — спрашивает Макданн.
Я смотрю на него. Теперь я действительно не знаю, что сказать.
Он машет рукой.
— Впрочем, может, это и не имеет значения. Но мы отследили перемещения мистера и миссис Соррел. Потихоньку — ведь они твои друзья. — Он улыбается. — Всегда надо учитывать возможность участия в деле нескольких человек, особенно если речь о серийных преступлениях, совершенных далеко друг от друга, к тому же довольно сложных.
Я киваю. Отследили. Отследили перемещения. Хотелось бы знать, в какой мере «потихоньку». Очень хочется заплакать — ведь мне кажется, я смиряюсь с тем, что (независимо от того, как будут развиваться события дальше) жизнь для меня уже никогда не будет прежней.
— Выясняется, — говорит Макданн, пачка сигарет — тук, тук — стукает по столешнице, — что, хоть они и проводят очень много времени вне дома, все их передвижения хорошо задокументированы; нам прекрасно известно, что они делали во время всех этих нападений.
Я снова киваю, чувствуя, будто мои кишки вывернуты наружу. Я, значит, их предал, а в этом не было никакого смысла.
— Я думал об Энди, — сообщаю я полу, глядя вниз и избегая смотреть в глаза Макданну. — Об Энди Гулде, — говорю я, потому что, помимо всего прочего, Энди останавливался у меня летом, приблизительно в то время, когда пропала визитная карточка с моими каракулями. — Я думал, может, это он, но он мертв.
— Похороны завтра, — говорит Макданн, стряхивая пепел и внимательно изучая горящий кончик сигареты.
Он обтачивает его о кромку легкой металлической пепельницы, пока не получается идеальный конус, потом осторожно затягивается. Пепел с моей сигареты падает на пол, и я виновато растираю его подошвой.
Бог ты мой, мне бы сейчас не помешало немного наркоты, чтобы успокоиться, расслабиться. Я почти с нетерпением жду, когда меня переведут в тюрьму — там-то наркоты море, если только меня посадят не в одиночку. Черт возьми, так оно и будет. Я принимаю это, смиряюсь с этим. Черт!
— Завтра? — говорю я, сглатывая слюну.
Я сдерживаю слезы, сдерживаю кашель, потому что боюсь, раскашлявшись, расплакаться.
— Да, — говорит Макданн, снова аккуратно стряхивая пепел с сигареты. — Хоронят его завтра, на семейном кладбище. Как там это поместье называется?
— Стратспелд, — говорю я.
Смотрю на него, но так и не могу понять, действительно он забыл название или нет.
— Стратспелд, — кивает он. — Стратспелд, — перекатывает он это слово во рту, словно смакует хороший виски. — Стратспелд на Карс-ов-Спелд.