Посох и Шляпа

Пратчетт Терри Дэвид Джон

– Куча народу была бы не прочь пойти в Коэна, ну, он лучше всех сражался, был величайшим из воров и…

– Куча мужчин, – оборвала его Канина. Она прислонилась к стене и смерила волшебника свирепым взглядом. – Есть такое длинное слово, мне его сказала одна старая ведьма… никак не могу вспомнить… вы, волшебники, знаете все о длинных словах.

Ринсвинд перебрал в памяти длинные слова.

– Мармелад? – наугад брякнул он. Девушка раздраженно покачала головой.

– Оно означает, что ты пошел в своих родителей. Ринсвинд нахмурился. Насчет родителей у него было слабовато.

– Клептомания?

Рецидивист? – начал гадать он.

– Начинается с «Н».

– Нарциссизм? – в отчаянии высказался Ринсвинд.

– Носследственность, – вспомнила Канина. – Та ведьма объяснила мне, что это значит. Моя мать была танцовщицей в храме какого-то безумного бога, а мой отец спас ее, и… они какое-то время были вместе. Говорят, внешность и фигура достались мне от нее.

– И они очень даже недурны, – с безнадежной галантностью вставил Ринсвинд. Канина покраснела.

– Да, но от него мне достались жилы, которыми можно швартовать корабли, рефлексы, точно у змеи на горячей сковородке, ужасная тяга к воровству и жуткое ощущение, что при первой встрече с человеком я прежде всего должна всадить нож в его глаз с расстояния в девяносто футов. И ведь я могу, – с едва различимой гордостью добавила она.

– О боги.

– Мужчин это отталкивает.

– Наверное, – слабо подтвердил Ринсвинд.

– После того как они об этом узнают, очень трудно удержать их возле себя.

– Полагаю, только за горло, – кивнул Ринсвинд.

– Совсем не то, что нужно, чтобы наладить настоящие отношения.

– Да. Понимаю, – сказал Ринсвинд. – И все же это здорово помогает, если хочешь стать знаменитым вором-варваром.

– Но нисколечки не помогает, – возразила Канина, – если хочешь стать парикмахером.

– А-а.

Они уставились на туман.

– Что, действительно парикмахером? – уточнил Ринсвинд. Канина вздохнула.

– Видимо, на парикмахеров-варваров спрос небольшой, – заметил Ринсвинд.

– То есть никто не нуждается в «подстричь-и-отрубить».

– Просто каждый раз, когда я вижу набор для маникюра, меня охватывает ужасное желание рубить направо и налево двуручным ножом для заусениц. В смысле, мечом.

– Я знаю, как это бывает, – вздохнув, поведал Ринсвинд. – Я хотел быть волшебником.

– Но ты и есть волшебник.

– О-о. Конечно, но…

– Тихо!

Ринсвинд почувствовал, что отлетает к стене, где ему за шиворот необъяснимым образом потекла струйка капель сконденсировавшегося тумана. В руке Канины неведомо откуда взялся широкий метательный нож, а сама она пригнулась, словно дикий зверь или, что еще хуже, дикий человек.

– Что… – начал было Ринсвинд.

– Заткнись! – прошипела она. – Кто-то приближается!

Она плавно выпрямилась, крутнулась на одной ноге и метнула нож.

Послышался глухой, гулкий, деревянный стук.

Канина стояла и смотрела перед собой застывшим взглядом. В кои-то веки героическая кровь, которая пульсировала в ее венах, не оставляя ей ни малейшего шанса прожить жизнь счастливой домохозяйки, ничем не могла ей помочь.

– Я только что убила деревянный ящик, – проговорила девушка.

Ринсвинд заглянул за угол.

Сундук,

из крышки которого торчал все еще дрожащий нож, стоял посреди мокрой улицы и смотрел на Канину. Потом, перебирая крошечными ножками в сложном рисунке танго, он слегка изменил положение и уставился на Ринсвинда. У Сундука не было абсолютно никаких видимых черт, если не считать замка и пары петель, но он мог уставиться на вас пристальнее, чем целый выводок сидящих на скале игуан. Он мог переглядеть статую со стеклянными глазами. В том, что касается патетического взгляда брошенного и оскорбленного существа, Сундук мог переплюнуть любого получившего пинка спаниеля и отправить его скулить в конуру. В Сундуке торчало несколько сломанных стрел и сабель.

– Что это? – шепнула Канина.

– Просто Сундук, – устало отозвался Ринсвинд.

– Он принадлежит тебе?

– Не совсем. Вроде как.

– Он опасен?

Сундук, шаркая ногами, повернулся и снова уставился на нее.

– Насчет этого существуют две теории, – ответил Ринсвинд. – Одни говорят, что он опасен, тогда как другие утверждают, что он очень опасен. А ты как думаешь?

Сундук чуть приоткрыл крышку. Он был сделан из древесины груши разумной, растения настолько магического, что оно вымерло почти на всем Диске, сохранившись лишь в одном или двух местах. Оно смахивало на смесь олеандра и иван-чая, только росло не в воронках от бомб, а в районах, испытавших на себе воздействие мощных зарядов магии. Из груши разумной традиционно делают посохи для волшебников; из нее же был сделан Сундук.

Среди магических качеств Сундука было одно довольно простое и прямолинейное: он повсюду следовал за человеком, которого признавал своим хозяином. Не повсюду в каком-либо конкретном наборе измерений, стране, вселенной или жизни. А вообще повсюду. От Сундука было избавиться труднее, чем от насморка, только Сундук был куда неприятнее.

Еще Сундук был готов на все, чтобы защитить своего хозяина. Его отношение к остальному мирозданию трудно описать, но вы можете начать с определения «кровожадно-злобный» и плясать дальше от него.

Канина уставилась на крышку, которая была очень похожа на рот.

– Я проголосую за «смертельно опасный», – решила она.

– Он любит чипсы, – поделился Ринсвинд. – Хотя это сильно сказано. Он ест чипсы.

– А как насчет людей?

– О, людей тоже. На моей памяти он сожрал в общей сложности человек пятнадцать.

– Они были хорошими или плохими?

– Думаю, просто мертвыми. Еще он стирает одежду – ты кладешь в него белье и вытаскиваешь чистым и выглаженным.

– И залитым кровью?

– Видишь ли, это и есть самое забавное, – заметил Ринсвинд.

– Забавное? – переспросила Канина, не сводя глаз с Сундука.

– Да, потому что, понимаешь, внутри у него не всегда одно и то же, он вроде как многомерный, и…

– А как он относится к женщинам?

– О, он не привередлив. В прошлом году он съел книгу заклинаний. Три дня его пучило, а потом он выплюнул ее.

– Ужасно, – пятясь, сказала Канина.

– Ага, – подтвердил Ринсвинд. – Ужаснее не бывает.

– Я имею в виду то, как он пялится!