Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги!
Шрифт:
Но я видел, как после нашей канонады на левом фланге турецкая конница пошла в атаку следом за пехотой сразу по всему фронту. Малые отряды пробовали вгрызаться в русские шеренги, но раз за разом отскакивали назад. На полном скаку, с визгом и криками, турецкие сипахи бросались на пехотные каре, стараясь пробиться между ними. Их каждый раз встречал ураганный огонь перекрестного залпового огня фузей, но даже он не мог остановить неприятеля, рвущегося к русскому строю, незыблемо стоящему в этом неистовом, бушующем людском море.
Плечо горит, в глазах еще больше разноцветных мушек,
– Ваше величество, турки… бегут?! – Непонятно, чего больше в этом восклицании, утверждения или вопроса, но голос майора лейб-гвардейцев радостен. – Они бегут, ваше величество!
– Пусть преследуют до заката, а потом всем вернуться на позиции…
Непослушные губы проталкивают сиплые звуки, а я даже не могу открыть глаза от усталости, которая навалилась в один момент, окончательно сломив мою стойкость.
Казалось, моих слов никто не услышит, но нет, Михаил отдает приказ какому-то адъютанту, кричит команду паре горнистов, постоянно следующих за мной для дубляжа приказов.
Протяжное, несколько заунывное гудение полкового горна унеслось в сторону войск, ему вторили остальные горнисты, призывая войска перейти в наступление по всему фронту…
Глава 12
13 августа 1711 года от Р. Х.
Коломна
Город спит. Одинокий лай подзаборной шавки сменяется скулежом – видимо, кто-то из ночных коломенских гостей утихомирил псину, приласкав окованным сапогом. Да, мир жесток, жалости в нем мало, да и та почему-то растрачивается в основном на войне. Да-да, именно там полководцы спасают тысячи жизней или, наоборот, кладут под косу костлявой девы тысячи здоровых, сильных мужчин, способных жить и радовать родных и близких.
Но город спит, и думать о перипетиях судеб рекрутов некому. Люди встанут утром, увидят алый рассвет и тихо прошепчут молитву, перекрестятся тремя перстами, а кто и двумя, прижмутся сухими, горячими губами ко лбам юных чад, оставляя поцелуй на челе. Они уйдут на работу, думая о том, как прокормить свою семью завтрашним вечером.
Коломна издавна служит Москве своеобразным плацдармом, причем неважно для чего: будь то поход на врага, поддержка ремесленников или скрытие особо важных личностей. Коломна – город, в котором можно найти много интересного, таинственного, но если ты был неосторожен и задел интересы сильных мира сего, то горе тебе, неудачник! Оставаться тебе в казематах холодной до скончания веков…
На углу Кузнечной улицы, в двухэтажном каменном доме с красной черепичной крышей, горит неяркий, блеклый свет. Десятки новомодных лампад с ароматным маслом чадят в потолок. В доме никто не спит, хотя время раннее. Поневоле появляются мысли о том, что терем далеко не прост. И дело даже не в богатом убранстве, позолоченной дряни хватает и у обычных купцов средней руки. Нет, не в этом дело – слишком неприятные слухи ходят в городе об этом доме.
Кто-то слышал одинокий крик со двора дома на углу Кузнечной, кто-то видел алые подтеки на дороге, ведущей к главным воротам, а некоторые отчаянные
Все бы ничего, даже и с такой славой дом мог быть вполне заурядным – мало ли о чем шепчутся малограмотные люди? Но этой ночью в главные ворота въехала закрытая карета, похожая по устройству на полицейскую, с железными прутьями на окнах, но таковой она не являлась. Четверо слуг вытащили оттуда вяло трепыхающееся тело с мешком на голове. Пару раз ударив пленника под дых, слуги подхватили вмиг присмиревшего человека под локти и потащили к непримечательной, окованной железными полосами дверце в темном углу двора.
– Ничего, ваше высокоблагородие, скоро придут вас вразумят, глядишь, и спокойней станете, – с ухмылкой сказал один из слуг, прекрасно понимая, что выхода из этого дома нет ни для кого, в том числе и для них самих. А если выход и есть, то только вперед ногами, никак иначе.
Человек с мешком на голове попытался было что-то сказать, но, получив новый удар в живот, охнул и повис на руках слуг. Через пять минут он ощутил, как на запястьях захлопнулись холодные металлические оковы, лязгнули друг о друга звенья цепи, прошелестел кулак тюремщика, в очередной раз выбивая из строптивого «высокоблагородия» желание бунтовать.
– Ждите, вашество, а может, какому благодетелю пожалуйтесь, – не скрывая сарказма, сказал напоследок тюремщик заключенному.
Мешок с головы привезенного в дом человека никто не удосужился снять: видимо, приказ на этот случай поступил особый.
Некогда чистая, опрятная одежда имевшего несколько франтоватый вид заключенного, могущая сделать честь и придворному щеголю, поистаскалась, появилось несколько дыр на локтях и коленях.
– Говорила мне мама: «Не гуляй поздно ночью в незнакомом городе»…
Тихий шепот прервался надсадным кашлем.
Если бы мешок удалось снять, то заключенный увидел бы, как с его губ стекают кровавые капли, орошая каменный пол. Размер камеры – чуть больше полутора саженей в длину и сажень в ширину. Идеальный вариант для неврастеников и шизоидной молодежи, которой, к счастью для России данного периода, почти не существует.
Минуты тянутся не спеша, им некуда торопиться, ведь у времени нет ни начала, ни конца. Каламбур получается. На грани слышимости скрипнула дверь, затопали по лестнице чьи-то ноги. Наверное, тюремщик спускается к объекту своего наблюдения. Не могли же они оставить его без возможности справить нужду?
Какие-то голоса за дверью, щелчок примитивного дверного замка… Новый жалобный скрип давно не смазываемых петель на дубовой двери. На пороге камеры появляется странная, негармоничная пара: толстый тюремщик в пыльном потертом кафтане, с лоснящейся рожей, и господин лет тридцати пяти в недорогом неброском костюме боярина среднего достатка, одетого по новой моде – смесь старорусского и европейского платьев.
– Оставь нас, – не глядя на тюремщика, бросил неизвестный господин, указывая рукой на пустую металлическую петлю, в которой так удобно крепится факел. – И дверь не забудь смазать, как только закончим с этим.